— И все же, кому как не вам знать их, пусть даже бывших своих больных? Тем более, такое отклонение; вы-то его не могли не заметить.
— Напротив, лейтенант, если я и мог бы узнать о такого рода болезни, то лишь по чистой случайности. Поймите, я ведь всего лишь консультант, а не специалист по психоанализу. Хотя, как бы то ни было, — закончил он, застегивая брюки, — человека, который хотя бы отдаленно соответствовал вашему случаю, я среди своих пациентов не встречал.
— Ну да, как же, врачебная этика. Мол, знал бы, все равно бы не сказал.
— Вы правы, наверное, не сказал бы.
— Очень благородно. Вот только должен заметить — так, мимоходом, — что эта ваша этика в последнее время все чаще вступает в конфликт с действующим законодательством. Не хотелось бы перегружать вашу светлую голову ненужными фактами, но не так давно в солнечной Калифорнии один психиатр был осужден за то лишь, что не сообщил полиции всего, что ему было известно о пациенте.
— Это угроза?
— Больше всего на свете, святой отец, бойтесь мании преследования. Это — замечание мимоходом.
— Я бы сказал так: господин судья, а у нас с ним все было “строго конфиденциально. Как на исповеди”, — усмехнулся иезуит, заправляя рубашку. — Одним словом, “между нами”.
— По вас, святой отец, большой бизнес давно плачет, — мрачно покосился на него детектив; затем устремил куда-то вдаль свой печальный взгляд. — Хотя… какой вы “отец”? Вы же еврей, как я сразу-то не догадался… Смейтесь, смейтесь. — Киндерман взглянул на Карраса очень лукаво, а потом вдруг просиял: — Слушайте, что я вспомнил. Когда я сдавал вступительные экзамены, там был такой вопрос: “Кто такие “рэйбиз”[13]? Ваши действия при встрече”. Знаете, что один кретин написал? “Рэйбиз — это священники-евреи. При встрече буду оказывать им всяческое содействие”. Сам видел, честное слово! — Он торжественно поднял ладонь.
Каррас посмеялся.
— Пойдемте, провожу вас; вы на стоянке оставили машину?
Детектив поднял на него глаза.
— То есть мы с вами, получается, закончили? — Подниматься ему явно не хотелось.
— Послушайте, но я от вас действительно ничего не скрываю. — Священник поставил ногу на скамейку и уперся ладонью в колено. — Предположим, в поле зрения у меня действительно оказался бы такой тип. Конечно, вам я о своих подозрениях — так вот, не называя имени, — сообщать бы не стал, а вот рапорт на имя архиепископа, пожалуй, составил бы. Но в любом случае, я просто не встречал здесь человека, который мог бы вас заинтересовать.
— Ну ладно, — вздохнул детектив. — Собственно говоря, в то, что такое мог сделать священник, я не верил с самого начала. Да, я оставил машину там. — Он кивнул головой в сторону, и они пошли к стоянке. — Есть у меня подозреваемый на примете, — продолжал Киндерман, — но если бы я стал о нем рассказывать, вы бы просто сочли меня сумасшедшим. Не знаю, не знаю. — Он шел, покачивая головой. — Все эти клубы и культы, где культивируется презрение к человеческой жизни… Все это, знаете, наводит на странные мысли. Я думаю так: хочешь поспеть за временем — сдвигай себе мозги набекрень, и вперед!
Каррас кивнул.
— Что это у вас там на майке?
— Где? А… Я преподавал один год в Вудстокской семинарии, в штате Мэриленд. Ну и выступал за бейсбольную сборную младших курсов: она-то и называлась — “Философы”.
— А старшие курсы как себя называли?
— “Богословы”.
— Понятно. — Киндерман улыбнулся и покачал головой. — “Богословы — Философы: три — два”.
— Два — три.
— Ну да, как же иначе… Странно все это. Очень странно. Послушайте, святой отец. — Детектив заговорил вдруг очень вкрадчивым тоном. — Послушайте, доктор. Это что же получается — у нас в Дистрикт Коламбиа, и вдруг — культ дьяволопоклонников? С ума сойти. В наши дни? Сегодня?
— А что такого? — Каррас вздохнул.
— Значит, вы считаете, такое возможно.
— Считайте, что я вашего вопроса не понял.
— В таком случае, считайте, что я — доктор, а вы — пациент, и я вам ставлю диагноз. — Детектив рассек воздух указательным пальцем. — “Нет” вы мне не сказали: опять предпочли схитрить. Почему? А потому что боитесь, святой отец. Чего — я вам скажу: боитесь показаться этаким доверчивым простачком пред светлым ликом рационалиста Киндермана, героя нашего времени; островком суеверия в луже местного практицизма. Что, скажете, я не прав?
— Тонко подмечено. — Иезуит взглянул на собеседника изумленно и с каким-то новым оттенком искреннего уважения.
— Прекрасно. Тогда позволю себе повторить вопрос: возможно ли, чтобы в наше время в Вашингтоне завелась община сатанистов?
— Конечно, точно я этого знать не могу, — ответил Каррас, задумчиво скрестив на груди руки, — но говорят, кое-где в Европе черные мессы — не такая уж редкость.
— И это в наши дни?
— В наши дни.
— И они проводятся так же, как раньше? Я читал об этом: секс, статуи и еще Бог весть что. Не хотелось бы своими вопросами портить вам настроение, но все же, скажите: они по-прежнему этим занимаются?
— Этого я не знаю.
— Ну хотя бы личным мнением своим поделитесь, отец Неприступность.
— Ну хорошо, — усмехнулся иезуит. — Да, я думаю — подозреваю, во всяком случае, — что такие вещи происходят на самом деле. С другой стороны, по-моему, за ними ровно ничего не кроется, кроме банальнейшей патологии. Черная месса — явление реальное, в этом не может быть сомнений; но участвовать в ней способен лишь тот, у кого с реальностью этой сложились весьма своеобразные отношения — другими словами, психически тяжело больной человек. В медицине существует и специальный термин, описывающий такое состояние: сатанизм — неспособность достичь полового удовлетворения обычным способом, без совершения каких-либо богохульных действий. Болезнь эта достаточно распространена и в наши дни, а черная месса для нее — всего лишь маскировка, прикрытие.
— Простите меня опять-таки, но — все эти проделки со статуями Иисуса, Марии?..
— И что?
— Вы хотите сказать, это тоже правда?
— Вот, например, случай, который вас как полицейского может заинтересовать. — Каррас заметно оживился; похоже, Киндерману удалось-таки задеть в нем какую-то ученую жилку. — В архивах парижской полиции все еще хранится, должно быть, документ о происшествии с двумя монахами из монастыря… кажется в Крепи, точно не помню. Так вот, эти двое зашли в местную гостиницу и с очень воинственным видом стали требовать себе номер с трехместной кроватью. “Третьего” они несли с собой: это была статуя Богоматери в натуральную величину.
