Сергей обдумывал еще по дороге, с какой бы стороны подойти к шаману. Ведь не про воровство какое-нибудь собирался расспрашивать. Но ничего особенного не придумал. И Сергей начал без затей. Опять ему казалось, что ведет его кривая и обязательно куда-нибудь выведет.
— События тут у вас разные происходят, — сказал он.
— Про что говоришь? Не пойму.
— Ты что, дед, на улицу не выходишь? Весь поселок гудит… Про медведя говорю, который на людей нападает. К тебе же охотники приходили.
— Про медведя? — деловито переспросил Отолон. — Про медведя слыхал. Плохой зверь, порченый. Стрелять надо.
— Порченый — это что значит?
— Больной или раненый. Да мало ли, что со зверем может случиться.
— Что еще, например?
— Откуда могу знать? Разное бывает.
Темнил старый, не хотел по делу говорить. Да и с чего бы ему вдруг разоткровенничаться с полуслова?
— Но осенью-то все равно ему еды в тайге должно хватать. Чего же он в поселок прется? А, дед?
Старик промолчал, нашел на столе измятую пачку папирос, чиркнул спичкой. Это Сергея даже как-то разочаровало. Должен был шаман, по его представлениям, курить трубку. Но какие уж тут трубки!
— Скажи, дедушка, — продолжал он, — почему охотники так зверя этого испугались? Что в нем такого особенного?
Абориген с любопытством глянул на гостя.
— Трусливые, наверно, однако. Совсем мало хороших охотников осталось.
— Куда ж они подевались? Тут другого и занятия нет, чтоб охотиться разучиться.
Отолон усиленно раскуривал «беломорину».
— А что за слухи ходят про оборотня? Про кундигу, или как там его? В поселке толкуют — ваши-то злого духа испугались. Или брехня?
Старик снова коротко взглянул на Сергея, словно легонько уколол исподтишка иголкой.
— Какой кундига? Какой злой дух? Не знаю ничего. Может, кто по пьянке болтает? Глупости, однако.
Но так как-то сказал, словно карту на стол бросил: крой, дескать, своей, если масть имеется. Сергей свой расклад долго мусолить не стал, спросил напрямик:
— Значит, и ты в кундигу не веришь?
— А ты? — вдруг вопросом на вопрос ответил старик.
Сергей, не ожидавший такого оборота, минуту озадаченно молчал. Как же он пронюхал, стервец? Или ничего не пронюхал, а просто городит, что попало? Надо с ним повнимательней. Наконец, сказал осторожно:
— Мне-то с чего в ваши сказки верить? Какое мне до них дело?
— Раз спрашиваешь, значит, есть дело. Или неправильно говорю?
— Может, и правильно. Иначе бы не пришел. Что тебе охотники про зверя рассказывали?
— Охотники много чего рассказывают. Не все слушать надо.
— Скажи, почему зверь на двух лапах бегает, а не на четырех?
— Откуда могу знать? Наверно, повредил передние.
— А если б кундига взаправду существовал, он бы как ходил? По-звериному или по-человечьи?
— Кто тебе про кундигу сказал? Зачем кундига? Медведь, однако.
— Ты, дед, не крути. Беда в стойбище пришла, разве не понял?
Отолон запыхтел погасшей папиросой, потянулся за спичками.
— Где ты стойбище увидел? Беда, она давно пришла. Так и осталась.
— Люди гибнут. Я помочь хочу.
— Человек сам себе сперва помочь должен. Чем ты поможешь?
— А если я знаю то, чего не знают другие? Ни ваши охотники, ни милиция, никто.
Отолон долго раскуривал папиросный «бычок», исподлобья изучая гостя. Сказал наконец.
— Хочешь про кундигу услышать?
— Затем и пришел.
— Ты про него все давно узнал. Больше других, однако. А главного не понял.
— Это чего же?
— Бывает, идет охотник по медвежьему следу, долго идет, догнать не может. А потом на свой след выходит и видит, что медведь его по кругу водит, давно за спиной уже и сам по следу охотника идет. Плохо, однако. Ты зверя выслеживаешь, а он тебя.
Сергей почувствовал, как у него что-то вздрогнуло внутри. Он взял бутылку, плеснул в стакан.
— Пей, дедушка.
Но абориген не торопился. Тогда Сергей, не особо и брезгуя, пододвинул к себе эмалированную почерневшую изнутри кружку, набулькал в нее водки, опрокинул в рот. Старик молча и неподвижно наблюдал за ним, только шевелились морщинки у глаз, будто, поводили усиками прятавшиеся там зверьки. В груди Сергея распространились согревающие волны.
— Давай, дед, за компанию. Разговор лучше пойдет.
Но Отолон медлил, пыхтел папиросой, думал что-то свое, неведомое. Сергею показалось на миг, что старик копается у него в мыслях своими костлявыми пальцами.
— Значит, увидел ты кундигу? — подал, наконец, голос шаман.
— Ну, считай, как ты говорил: я на свой след вышел и понял, что он у меня за спиной. — Сергей достал из пачки сигарету.
— Может, плохо ты следы смотрел? Может, нет никого за спиной? По-другому смотреть надо.
— Нам бы, дедушка, без загадок потолковать. А ты только мутные слова говоришь.
Ни черта не понять.
— За слова отвечать приходится, — старик глубоко затянулся, закашлялся, мокротно сплюнул. — Раньше тоже приходили, расспрашивали про то, про другое. Умные люди, важные, однако, вроде тебя. Потом срок дали.
И снова выглянули на миг из темных норок остроморденькие зверушки, словно присматриваясь, прикидывая, что с этим настырным делать?
— Брось, дед, — махнул рукой Сергей. — Я не за этим пришел. Да и время сейчас другое, не бойся, кто тебя тронет?
— Время, оно всегда одинаковое — люди в нем разные. Но все равно похожи, приходят, спрашивают. Ты вот тоже пришел. Потому что кундигу увидел. Некоторые видят — шибко пугаются.
Сергей нетерпеливо перебил полусонную речь старика:
— Скажи, что он такое? Животное, человек, или… кто?
— Не зверь, не человек. Может, есть он, может, нет его. Говорят, он на плохое место приходит. Где тайга порченая, горелая, где земля ничья, там кундига селится. Если темно, пусто у человека внутри — там кундигу ищи…
— Подожди, дед, — Сергей почувствовал, что в нем нарастает раздражение. — Брось ты свои иносказания. Место плохое!.. Где они есть, хорошие места?! А про то, что у человека внутри, я тоже кое-что знаю. Кундигу я, действительно, видел! Вот ты и скажи, что с ним делать? Почему именно я?
Но старик, казалось, задремал. В наступившей тишине Сергей различил явственный звук, которого не замечал раньше, похожий на шорох дождя. Но дождь этот шелестел не за стенами хибары, а под ее низким потолком. Сергей огляделся. И заметил в полутемном углу слабое, поблескивающее шевеление пола, будто там перекатывалась от стены к стене мелкая, частая рябь.
И тут до него дошло, что он слышит и видит шевеление живого тараканьего ковра, устлавшего пол. Под ложечкой шевельнулась тошнота, но слишком много видел он на своем веку гнилья, чтоб побрезговать насекомыми. Через край развелось кругом всякой мерзости, понабилась она везде, шагу ступить нельзя…
