дождевой воды и вошел в дом, слегка дымясь.
— Я бы тебя не бросила, — произнес тихий голос. Священник посмотрел вниз и увидел, что Дельфина вышла из амбара. — Если это был мальчик, — продолжила она. — Я бы не бросила.
Он улыбнулся ей и вытер глаза тыльной стороной ладони.
Потом снова пошел дождь, и все они попытались уснуть.
На чердаке над амбаром мышь только что оторвалась от своего выводка. Она оставила их в норе и прошла через туннель в гнилом сене, почувствовав, что дождь прогнал полчища маленьких жучков с размокшей земли в строение. Это было идеальное время для охоты; из муравьев или личинок молоко получалось лучше, чем из зерна, а зерна в этом амбаре не было с тех пор, как она родилась. Дойдя до конца туннеля, она остановилась, прежде чем пересечь настил из досок, который вел к балке, по которой она должна была спуститься в амбар за кормом. Она потянула носом воздух и принюхалась. Именно здесь сове было легче всего убить ее — так как одна из них подстерегла ее самца на тропинке между амбаром и домом. Она что-то учуяла, но это была не сова.
Что-то влажно шлепнулось на крышу; не тяжелее ветки, полной мокрых листьев, но это было что-то другое.
Мышь подняла глаза и замерла.
Оно проникало сквозь солому, покрывавшую крышу, просачиваясь между волокнами, одновременно и жидкое, и не жидкое. Мышь никогда не видела щупалец, но это были они: масса щупалец, которые снова и снова переплетались, чтобы двигаться. У него вообще не было головы, и оно показалось ей похожим на клубок змеиных хвостов.
Она была слишком напугана, чтобы вернуться в туннель, даже когда оно упало на доски всего в двух ярдах от нее.
Оно подползло ближе, подняв несколько хвостов-рук, чтобы рассмотреть ее, но затем, к счастью, решило, что она не та, кого оно искало. Оно распалось и снова стало жидким, чернее крови, таким черным, что походило не столько на пятно, сколько на полное отсутствие света. Оно просочилась сквозь щели между досками и исчезло.
Мышь никогда не задумывалась о людях, спящих под ней, но она знала, что эта не-сова, этот змея-клубок охотится за ними.
Она вернулась в туннель и спряталась там вместе со своими слепыми детенышами, дрожа так сильно, что они отпрянули от нее.
Томасу снился сон.
Он шел по горящей местности, покрытой сухой травой, крапивой и песком, который кружился на горячем ветру и колол глаза. На нем были доспехи. Солнце, казалось, висело ближе к земле, чем следовало бы: оно давило на его доспехи, как будто у него были руки, невыносимо нагревая звенья кольчуги. Воздух начал наполняться дымом; на линии горизонта замелькали огни, и какие-то фигуры двигались между ними, раздувая пламя.
Он слышал, что неверные под предводительством Саладина сожгли траву на Рогах Хаттина49, чтобы свести крестоносцев с ума от жажды; потом Саладин разгромил их в битве и изгнал из Святой Земли, и Томас решил, что именно там он и находится. Недалеко от Иерусалима, в Леванте. Однако фигуры, работавшие с огнями, не были похожи на людей, даже на мусульман.
— Черт возьми, прекратите это! — попытался крикнуть он, но слова застряли у него в горле, словно крючки. В горле невыносимо пересохло, и он понял, что может умереть от жажды. Именно фигуры делали это с ним; если бы он смог добраться до них и убить, это бы прекратилось. Но они были так далеко, а его меч был таким ржавым, что, казалось, он сломается, если ударит по чему-нибудь твердому. Томас стиснул зубы и двинулся вперед, но тут один из его зубов сломался; он стянул с себя кольчужную рукавицу и вырвал зуб. От этого движения у него выпал еще один зуб, который шатался в деснах, потом еще один; вскоре весь рот был полон шатающихся зубов, сухих и хрупких, как щепки для растопки. Он открыл рот, пытаясь вдохнуть немного воздуха, но потом понял, что это было ошибкой. Как только ему в голову пришла мысль о том, что солнце такое жаркое, что может поджечь его зубы, все произошло именно так. Зубы болезненно тлели в деснах даже после того, как он закрыл рот и огляделся в поисках чего-нибудь, что могло бы принести ему облегчение.
И тут он увидел терновый куст.
Куст был примерно ему по ребра, с длинными острыми шипами. Казалось, что весь куст огибает что-то в центре: грушу. Но не просто грушу. Это была самая жирная и сладкая на вид груша, которую он когда-либо видел, с невероятно зелеными листьями на стебле. Он знал, что в ней так много целительного нектара, что один укус не только облегчит его боль, но и укрепит его конечности, чтобы он мог приступить к уничтожению призрачных создателей огня на горизонте.
Он снова натянул перчатку, чтобы не задеть шипы, и опустился на колени перед кустом, осторожно подцепляя игольчатые веточки, которыми были покрыт плод. Они были похожи на ребрышки вокруг сердца. Ему пришлось проявить деликатность, чтобы не порвать грушу, но это было нелегко. Шипы были такими длинными и тонкими, что глубоко впивались ему в пальцы даже сквозь кольчугу. Ему нужно было заставить терновый куст отдать грушу, поэтому он попытался сказать Пожалуйста, но из его разбитого рта вырвалось только хрюканье. Из носа у него повалил дым. Наконечник стрелы снова застрял у него в языке. Он не мог говорить; он никогда не заговорит. Никто и ничто больше не сможет его понять. Он еще сильнее дернул ветки, но они отпрянули.
Вскрой его. Возьми фрукт силой. Уничтожь и съешь мякоть. Ты и представить себе не можешь, насколько она сладкая!
Вранье.
Ему врали.
Он сразу понял, что эта груша — кузина того фрукта, который погубил человека в саду Эдема, и эта груша тоже его погубит. Если он ее съест, то пойдет к горизонту, но не будет сражаться с поджигателями. Он станет одним из них. Навсегда. Он должен оторваться от куста и двинуться к горизонту.
Он должен бороться с ними.
Было ужасно расставаться с этой сладостью, но он это сделал.
Он поднялся на ватных ногах и направился к огням.
Он выкашлял изо рта и ноздрей огромную струю едкого дыма, который попал ему в глаза, заставив упасть на колени.
В этот момент он чихнул, ужасно чихнул, извергая дым, сопли и кровь одновременно. Ему даже показалось, что часть его мозга вытекла из носа. Что-то определенно вытекло у него из носа и, может быть, из ушей.
И тут он понял, что стоит на коленях не на жарком и сухом лугу,
