а где-то в холодном, темном и сыром месте.
В амбаре.
Под стук дождя по крыше и раскаты грома снаружи.
Что-то пробежало по его коленям, что-то маслянистое и темное,
умри вместе с ней, ты, безвольный слабый урод
и дождь каким-то образом хлынул вверх через доски чердака над ними.
На его белых бедрах остались пятна.
Или это была кровь?
Его штаны были спущены, а verge наполовину торчал.
Дельфина стояла перед ним, и он держал ее за руки так крепко, что, должно быть, был близок к тому, чтобы сломать ее хрупкие кости. Он ослабил хватку, но все еще держал ее, пытаясь понять.
Она была обнажена.
— О Боже, Боже, нет, — беспомощно простонал он.
Она покачала головой.
— Ты этого не сделал, — сказала она. — Ты остановился. Оно пыталось тебя заставить, и ты мог бы, но ты остановился.
Он тупо моргал, глядя на ее темный силуэт под звук капель дождя.
Священник храпел.
Она сумела улыбнуться сквозь тихие рыдания.
Он отпустил ее руки, и она снова надела платье.
Он натянул бриджи, все еще глядя на нее, краем глаза ощущая, что у него болят руки.
Когда они оба были снова одеты, она обняла его и заплакала горячими слезами, уткнувшись ему в шею. Он неловко похлопал ее по бокам и плечам.
— Ты побил это, — сказала она, и ее худощавое тело содрогнулось от рыданий. — Ты победил.
Он увидел, что ее платье в крови, но потом понял, что это его кровь. Его руки, в которые вонзились шипы, откровенно кровоточили.
Утром Дельфина снова проснулась и обнаружила, что не вся кровь на ее платье была от рук Томаса, которые, как она знала, были поранены.
Томас стоял в другом конце амбара, зажав ногу мула между своими, и счищал грязь и камни с его подковы. Как это похоже на него — игнорировать свою боль, делая что-то, что ее усугубляет.
У нее болел живот, а бедра были скользкими от крови. Сначала она испугалась, что, возможно, ошиблась и он изнасиловал ее ночью, но это длилось всего мгновение.
Этот сон был похож на другие реальные сны. Ей приснилось, что у Томаса в голове был черный краб, который управлял им, как человек управляет телегой, и этот краб хотел, чтобы он причинил ей боль. Она проснулась в темноте и обнаружила, что он раздевает ее, сначала осторожно, а потом грубо, глядя куда-то вдаль. Но когда она попыталась отстраниться от него, он громко чихнул, и из него что-то вырвалось. Он вытолкнул это из себя. Кроме того, боль была в животе, а не там, где она была бы, если бы ее взяли насильно.
Нет, кровь пошла не из-за потери девственности.
За одну ночь она стала женщиной.
Ей хотелось бы поговорить об этом со своей матерью или с Аннет. Как только она вспомнила об этих двух пустотах в своем сердце, она приготовилась к тому, что ее захлестнет печаль. Вместо этого она представила, как отец Матье пытается дать ей совет по этим вопросам, и эта мысль показалась ей такой забавной, что она захихикала. Ее хихиканье перешло в смех, и, хотя она прикрыла рот рукой, она разбудила священника.
— Помилуй Бог, но ты сегодня в хорошем настроении, — сказал он, но потом заметил кровь и, опустив уголки рта, произнес: — Милостивые небеса, — что показалось ей таким нелепым ругательством по отношению к месиву у нее на коленях, что она рассмеялась еще громче.
— Что там смешного? — спросил Томас, продолжая скрести. Мул тоже оглянулся.
Священник подошел и вымыл руки дождевой водой, хотя и не прикасался к ней, и, мгновение позаикавшись, обрел дар речи.
— Ну, что ж, э-э... кажется, наш котенок стал кошкой.
ШЕСТНАДЦАТЬ
О Кленовом Дереве
Дельфина была слишком беспокойна, чтобы сидеть в повозке, поэтому пошла рядом, а двое мужчин постарше ехали. Тряпки, которыми она обмотала тело, были грубыми и натирали, но она была рада, что нашла их в фермерском доме; мать погибшей семьи уже наполовину закончила шить себе платье, когда пришла болезнь и заставила ее отложить иголку. Ее нашли высунувшейся из окна — она была мертва уже добрый месяц, так что от нее остались одни кости, а доски под ней потемнели, как будто она растворилась в стене. Дельфина подумала, что в конце у женщины поднялась температура, и ей захотелось подышать свежим воздухом. Она также предположила, что вся семья заболела одновременно; в противоположном углу один маленький трупик обнимал другого, а тот, что поменьше, сжимал в руках тряпичную куклу с глазами из улиточных раковин. Мать была уже слишком слаба, чтобы похоронить их, когда они умерли. А где был хозяин дома? Был ли это старик в амбаре? Или это был отец женщины? Она предположила, что это был отец, что он и раньше был сумасшедшим, и они держали его в амбаре; но потом ей пришло в голову, что он, возможно, спрятался там, чтобы спасти свою жизнь, возможно, отпугивая других своей ржавой косой, и там сошел с ума. А муж? Он умер до того, как пришла чума, возможно, на войне, или убежал, чтобы спастись самому? Она знала много подобных историй о предательстве и эгоизме в своей деревне, но также знала истории о великой верности и мужестве. Эта эпидемия уничтожала притворство и обнажала души людей так же верно, как в конечном итоге обнажала их кости.
— О чем ты думаешь? — спросил Томас. С тех пор как произошел инцидент в амбаре, он стал добрее к ней. Она спрашивала себя, как долго это продлится.
— О Смерти, — сказала она.
— Это очень весело. Может быть, ты споешь нам о ней песню?
Она это проигнорировала.
— Не хочешь петь? Может быть, тогда ты станцуешь для нас веселый танец? Нам со священником надоело смотреть, как раскачивается задница этого мула.
Она скривила губы, стараясь не поощрять его вульгарность улыбкой. Вместо этого она наклонилась за комком грязи и бросила его, хотя он пролетел далеко позади и приземлился в тележке.
— Ха! — рассмеялся он. — Теперь ты женщина, и не можешь делать то, что могут делать мальчики, так? Мальчик попал бы мне прямо между глаз.
Она зарычала на него, пошла быстрее и заняла место прямо перед мулом.
— Теперь я буду следить за задницей мула, а он за твоей, это твое средство?
Она зашагала еще быстрее, позволив себе улыбнуться только тогда, когда грубый рыцарь не имел удовольствия этого видеть.
Священник знал, что между рыцарем и девушкой что-то произошло, но природа этой перемены его озадачила. Если бы Томас заставил ее отдаться, пошла бы она с ними? Возможно, чтобы сохранить себе жизнь, но,
