Я киваю и отвечаю, глядя на копьеносца:
— Мы приплыли из другого мира. Мы не враги. Я должен увидеть вашего лидера.
Я знала все тонкости языка врагов. Произношение и многозначные слова; то, какая речь пристала девушке моего положения и возраста, и какие выражения должны смущать и вызывать негодование. Я могла думать на этом языке, — его сухие звуки поначалу царапали душу, не вмещали мысли, но потом я привыкла. Читать было проще, чем говорить, — буквы, теснившиеся на страницах толстых книг, складывались в истории, текли неспешно, и я забывалась, погрузившись в поток чужих жизней.
В нашем мире было только два наречия — наше и захватчиков, и нельзя было понять другой язык, не изучив.
И сейчас голова гудела, сердце колотилось, что есть сил, а ладони стали липкими от пота. Почему я понимаю речь этих людей в дикарских доспехах? И почему их слова не перестали быть безумным набором звуков? Как это возможно?
Но мы в другом мире, кто знает, что здесь возможно.
Перевязь меча до боли врезалась в ладонь, но я не ослабила хватку. Взглянула на Мельтиара, — неподвижный, он стоял на шаг впереди нас, пыль медленно оседала на его волосах, на рукавах куртки.
Командир отряда, — кем он еще мог быть, этот человек в высоком шлеме? — поднял и опустил копье, ветер подхватил голубые ленты, обмотал вокруг древка. Это угроза? Я успела подумать об этом, успела окинуть взглядом равнину, но чужак заговорил.
— Посланник дальних берегов, наш предводитель выслушает тебя. Но твои воины останутся здесь.
— Я безоружен, — ответил Мельтиар и протянул раскрытые ладони. — Я пойду один.
Мне показалось, что время застыло. Равнина, пыль, гаснущий вкус соли и мы — напротив хозяев этой земли. Мне нужно торопиться, вырваться из строя, пока Мельтиар не отдал мысленный приказ, не велел нам всем остаться. Сейчас он сделает это, я должна успеть.
Я шагнула вперед и сказала:
— Я пойду с Мельтиаром. Я с ним всегда.
Мельтиар поймал мой взгляд, кивнул. Я ждала, что сейчас его голос опалит мысли, пронзит душу, — но Мельтиар молчал.
Может быть, враги могут услышать и понять даже беззвучную речь?
Наш отряд пришел в движение, шум голосов наполнил воздух. Мы переплыли море с Мельтиаром, он наш лидер, мы не оставим его, — эти слова повторялись снова и снова.
Чужак поднял копье, ударил о дно повозки, повторил, не повышая голоса:
— Твои воины останутся здесь. Она, — он указал на меня, — твоя?
— Она моя, — ответил Мельтиар и взял меня за руку.
Его ладонь была сухой и горячей, а чувства горели, ясные, как никогда: он был устремлен и уверен, хотел, чтобы я шла вместе с ним.
— Тогда она может сопровождать тебя, — сказал чужак.
Я стояла, держась за борт колесницы. Это слово было новым — родилось только что, из звуков нашей речи, из колес и движения, когда переводчик сказал: «Вы наши гости, поднимайтесь на колесницу». Один из копьеносцев спрыгнул на землю, и Мельтиар забрался на его место, на высокий уступ повозки, и протянул мне руку.
— Колесница, — повторила я, пробуя слово на вкус.
Переводчик улыбнулся, кивнул.
— Каэ, рашъяр, — сказал он и непонятные звуки вновь преобразились в мыслях. «Да, колесница».
Пустошь клубилась пылью вокруг нас, повозка качалась, почти как корабль, бороздила каменистую почву. Возница не оборачивался, сжимал поводья. Сквозь пыль я видела темные бока коней, ленты, вплетенные в их гривы. Мельтиар обнимал меня за плечи, но смотрел вперед, словно мог разглядеть, куда нас везут.
Я обернулась. Наш отряд почти скрылся из виду — неясные черные точки вдалеке.
Они будут ждать нас в гроте.
Мысль Мельтиара была такой внезапной и ясной, что я едва не ответила вслух. Но удержалась — если чужаки не слышат нас сейчас, то пусть не знают, что мы можем говорить беззвучно.
Не беспокойся. Мельтиар по-прежнему смотрел на невидимый горизонт. Нас связывает свет, поэтому ты слышишь меня. Эти люди не слышат.
Я хотела спросить — но мысли дробились о движение колесницы, каждый вдох был полон пыли, не давал сосредоточиться. Я зажмурилась, сжала тревогу в единой образ: наш отряд, оставшийся позади; Мельтиар, протягивающий пустые ладони; мое оружие — огромное, тяжелое, нельзя не заметить, так почему же?
Они не понимают. Мысль Мельтиара сияла как клинок среди неизвестности и пыли. Не понимают, что это оружие. И не чувствуют нашу магию.
Колесница остановилась, качнулась. Я крепче схватилась за борт и открыла глаза. Один из коней заржал, тряхнул гривой, другой отозвался. Повозки останавливались, одна за другой, кругом были копья, шлемы, блеск металла. Переводчик вновь оказался рядом, возле высоких колес и тяжелых копыт.
— Колесницы останутся здесь, — сказал он. — Дальше мы все идем пешком.
Я спрыгнула на землю и закашлялась. Пыль скрипела на зубах, саднила вкусом незнакомой, чужой земли. Переводчик сказал что-то, но я не разобрала смысл. Может быть, это были и не слова вовсе, а лишь ободряющий, успокаивающий возглас. Мельтиар сжал мою ладонь.
Но чем дальше мы отходили от колесниц, тем проще становилось дышать. На потрескавшейся земле то тут, то там виднелись стебли, — чаще сухие, со скрученными листьями, дань зиме. Предгорья приблизились, распались на уступы и склоны, желтовато-серые, прорезанные белыми жилами, покрытые темными пятнами, — рощами деревьев, упрямо цепляющихся за скалы. Звенят ли ручьи в этих холмах, бегут ли, падая с камня на камень? Растет ли там ягода, терпко-сладкая, оставляющая на руках следы цвета крови?
Мы так далеко от дома. Здесь все чужое.
Я уже видела, куда нас ведут. Впереди высился круг шатров, — тусклых от времени и солнца, не разобрать, какой цвет у них был когда-то. Но над каждым шатром вились ленты: голубые, они рвались в небо, словно жаждали стать частью его синевы. Вокруг лагеря стояли воины, копьеносцы и лучники, неподвижные, будто вытесанные из камня.
Мельтиар крепче сжал мою руку, искры темноты вспыхнули на коже, и шквал его чувств затопил меня на миг. Опасность, предвосхищение, потеря, тревога и опустошение, — его мысль ворвалась в мою душу, обожгла ее.
Небо погасло.
Но небо было прежним, — осенняя высь, тонкая сеть облаков, солнце, прорывающееся сквозь них, искрящееся на металле. Мельтиар не смотрел вверх — только вперед, на чужой лагерь. На шатры, разбитые по плану, на прямые улицы меж ними, на воинов, расступившихся, чтобы пропустить нас.
Что случилось? Моя мысль была путанной и рваной, я старалась не выдать себя, не сбиться с ровного шага. Наш отряд?..
