Отношения с мамой у Бори, надо признать, были сложными. У него бунтарский характер – двадцать лет, а подросток подростком, говорила мама, а она просто любящая мать. Женщина, дарующая свою любовь и заботу. Может быть, забота была чрезмерной, но разве она виновата? Забота не бывает лишней, если она исходит от чистого материнского сердца. Но бунтарь и экстремал Шувалов так не думал. Он начал, как он говорил, дергать судьбу за яйца еще в одиннадцатом классе. Прыжки по гаражам, по крышам, первый прыжок с парашютом, первый перелом… Чудное время. Борька чувствовал себя первооткрывателем, настоящим экстремалом. А мама зудела:
– Я не разрешаю, ты не пойдешь, нельзя…
Но почему нельзя-то? Почему? Когда хочется, когда без этого жизнь немила. А она: нельзя. К курсу второму мать, казалось, успокоилась. После сдачи сессии Борька просто ставил ее перед фактом.
– Ма, мы в горы.
– Может, не надо, сынок, – пробовала отговорить она, но уже без особого энтузиазма.
– Ма, я же сказал, мы в горы, – отвечал бунтарь и запихивал в сумку с надписью Nike спортивный костюм.
Разве мог он тогда думать, к чему приведет его бунт. Подросток – как есть подросток. Некому было снять ему штаны и всыпать как следует. Папе некогда, а маме… Маме жаль этого оболтуса. Да и бить уже поздно. Раньше надо было.
В той экстремальной поездке Борька сломал себе ногу. Кстати, ту же самую, что и сейчас. Кто позвонил матери, он так и не смог выяснить, да это уже было и не важно. Единственный виноватый сейчас лежал в куче трупов. Живой мать Борька больше не видел. Он так и пришел на похороны в гипсе и на костылях. Экстремальненько. Променять мать на собственное удовольствие. Какой-то неравный обмен. Неравный и позорный.
Когда призрак мамы улыбнулся и протянул руку Боре, он понял: она пришла, чтобы наказать его.
* * *
Кирпичик к кирпичику. Только ему казалось, что золоту конца и края нет (будто, пока он поворачивался, чтобы закинуть слиток в тележку, кто-то невидимый подбрасывал на кучу еще парочку), как тут же у него в руках оказался последний кирпичик, и он бросил его в вагонетку. Женя осмотрел пол в поисках забытых слитков. Нет, все было в тележке и ждало дальнейшей транспортировки. Евгений толкнул вагонетку. На удивление легко она пошла.
– Как по накатанной, – улыбнулся Соловьев.
Теперь лишь бы никого не встретить. А если встретит? Тогда он будет убивать. Сейчас в этой вагонетке была вся его жизнь. Там и новенький дом, там и черный «Хаммер». Черт! Да чего там только не было. И поэтому он не собирался просто так отдавать все это кому бы то ни было.
Рана на ноге снова начала кровоточить. Руки ныли. Чем дальше, тем больше он ощущал себя евреем из анекдота про пуд соли. В начале пути вагонетка со своим золотым запасом была легкой, и он готов был взвалить ее на плечи и бежать с ней вприпрыжку. Сейчас эта ноша казалась не такой простой, а к концу своего путешествия он, как и герой анекдота, будет орать, что обманул всех и сейчас у него гораздо больше золота в вагонетке, чем он в нее накидал.
Он посмотрел на ногу. Смех смехом. Сколько бы золота там ни было, если он подохнет от потери крови, оно достанется кому-нибудь другому. И тогда все зря. Женю это не устраивало. Он достал два слитка и подложил их на рельсы вместо «башмаков». Кому рассказать – не поверят. Улыбнулся и отошел к стене. Ремень над раной сначала расслабил, а потом затянул с новой силой. Снял с себя рубаху и начал рвать ее на бинты. Перебинтовал ногу, а оставшиеся ленты свернул и положил в боковой карман штанов. Карта, лежавшая в кармане, пропиталась кровью. Она и до этого ни черта не помогала, а сейчас и вовсе стала бесполезной. Ничего. Рельсы в любом случае куда-нибудь его выведут. Он вынул мокрую бумагу и отбросил в сторону.
После перевязки ноге стало легче. Не сказать, чтобы он сейчас смог пробежать стометровку, но ковылять – вполне. Женя вынул золотые «башмаки» и кинул их в вагонетку. Толкнул ее. Тележка двинулась с меньшей охотой, чем в первый раз. Возможно, подъем стал круче. Или рельсы больше засыпаны шлаком, или просто Женя устал. Что бы то ни было, Соловей готов был вытерпеть это ради дома, машины и всего-всего. Но уже через пару метров тележка пошла легче. Наверняка подъем закончился. Евгений даже ускорил шаг. Он чувствовал себя превосходно. Несмотря на бледность, на острую жгучую боль в ноге, он чувствовал себя великолепно. Еще немного, еще чуть-чуть – и он станет одним из самых богатых людей на земле. Вот только выберется из подземелья.
«А так получается, что я богач не на земле, а под ней».
Соловьев рассмеялся собственной шутке. Его хриплый надрывный хохот эхом разлетелся по коридорам шахты. Карта за спиной начала высыхать и сворачиваться, словно тоненький кусок бекона на раскаленной сковороде. Кровь заструилась по полу и через секунду впиталась.
Прудников остановился у развилки. Это не был коридор, уходящий перпендикулярно ходку. Просто тоннель, по которому он шел, раздваивался. Не хватало камня. Направо пойдешь – жизнь потеряешь, налево – смерть найдешь. Невелик выбор-то, но его хочешь не хочешь делать надо. Слава всмотрелся в желтую дорожку, проложенную лучом фонаря, сначала справа, потом слева. Абсолютно одинаковые коридоры, ни намека на выход из этого экстремального дерьма. Вячеслав чувствовал, что начинает злиться. Если бы Борька не пропал, он бы убил его. Это все он! Он!
«С другой стороны, тебя же никто на цепях не вел сюда. Ты же, наоборот, радовался, да еще с собой девку пригласил, у которой теперь башки нет. Ее Шувалов не звал. Так что тут как ни крути, виноват ты сам и никто больше».
Монологи парня со стержнем Славику уже порядком надоели, а заткнуть его можно было только одним способом. Но этот способ был несовместим с жизнью, поэтому Слава приготовился терпеливо слушать свой внутренний голос.
«По-моему, выбор прост – ты идешь направо, я – налево».
– Да пошел ты, – сказал сам себе Прудников и шагнул в левый туннель. Внутренний голос замолчал. Тем лучше. Славику просто необходимо было побыть самим собой, без какого-либо стержня. Простым парнем Прудей. Со своими страхами и причудами. Но была еще одна отличительная черта этого парня. Он мыслил здраво – трижды подумает, прежде чем лезть на рожон. Но, как назло, в голову ничего не лезло.
– Тряпка, думай.
Прудников сомневался, что это в его голове, но ни живых, ни мертвых в коридоре не было.
– Размазня, включай мозг.
Слова явно принадлежали его бывшей жене, но вот голос… Хриплый, искаженный до неузнаваемости. Такие голоса делают в телепередачах, когда не хотят, чтобы узнали свидетелей. Слава сейчас даже не удивился бы, выйди к нему навстречу человек с черным прямоугольником на глазах. Единственное, что он не мог понять, для чего весь этот маскарад. Может, шахта не хочет, чтобы он узнал говорившего или говоривших. Что-то подсказывало Вячеславу, что подавший голос не один. Но объяснить это самому себе он не мог. По крайней мере, пока.
