– Пожалуйста, прости, – прошептал Шувалов.
Вдруг нежная рука матери сдавила ладонь Бори и с силой дернула. Шувалов вскрикнул и открыл глаза. Он лежал на полу рядом со зловонной кучей. Он быстро перевернулся в ту сторону, где должна была быть женщина. Она уходила в проход. Он видел, что ее платье сшито некрасивыми стежками сзади. Она повернулась, махнула ему рукой и исчезла в черноте коридора.
– Прости, – еще раз произнес Боря и потерял сознание.
Очнулся он от легкого покачивания. Будто его усадили на качели, пока он был без чувств. Немного необычная забота о раненом. Борис попытался открыть глаза, но веки будто налились свинцом. С большим усилием он все-таки открыл их и не сразу узнал помещение. Потом, немного проморгавшись, понял, что это та же комната, только перевернутая вверх ногами. Или это он перевернут? Черт! Его подвесили, словно барашка или как свиней там, на ферме.
Шувалов вывернулся, чтобы осмотреть, что находится вокруг него. Справа и слева висели люди. Такие же, как и он, неудачники. Ему показалось, что не только это их объединяло. Тела висели спинами к нему, а одежда была испачкана настолько, что казалось, люди в одинаковых черных одеждах. Одно из тел принадлежало женщине. Слишком миниатюрное оно было. Боря качнулся и попытался дотянуться здоровой рукой до «соседки». Первый раз, второй. Все впустую. В третий раз он дотронулся до плеча. В четвертый ему удалось взяться за рубаху и повернуть тело к себе. Это была Наташа. Несмотря на окровавленное лицо, он узнал Наташу Самсонову.
Шувалов повернулся к правому соседу. Борис был почти уверен, что там брат Наташи. Он дотянулся до него с первого раза. Так и есть. Это был Серега. Что произошло? Кто их всех подвесил?
«Что произошло, догадаться несложно. А вот кто подвесил, скорее всего, я узнаю немного попозже. Надо только набраться терпения».
Боль в ноге стала невыносимой, культя оторванной руки пульсировала. Шувалов глянул на нее. Кровь снова потекла. Сколько он уже ее потерял? Удивительная собственная живучесть пугала Шувалова.
«Может, они не дают мне умереть, чтобы что-то показать?»
«Да, наверняка, фильм «Девушка с татуировкой Дракона» уже в прокате. Вот его-то они тебе и покажут».
Тогда зачем? Для чего он столько мучается? Ведь его кто-то сюда принес, а потом и подвесил.
Шувалов смотрел, как из него вытекает кровь и тяжелыми каплями падает на пол. Там она, не задерживаясь, впитывалась словно в губку. У него закружилась голова. Либо от потери крови, либо от ее вида. Он боялся ее с детства.
– Это месячные, придурок.
Боря сквозь серую пелену смог разглядеть силуэт своей старой знакомой. Шлюха была голой, и по ее ногам текла кровь.
* * *
Кто-то засмеялся. Галина Ивановна прокашлялась, дав понять весельчаку, что он вмиг может оказаться у доски.
– Прудников, я не поняла, ты игнорируешь меня?
Слава, казалось, уже был готов к чему угодно в этом проклятом тоннеле, но Галина Ивановна – это слишком. Он и в школе-то ее боялся, а здесь тем более.
– Прудников, к доске! – приказала она.
Вячеслав медленно повернулся. Дневной свет заливал кабинет. Солнечный зайчик пробежался по стене, задержался на портрете Пушкина, перепрыгнул Достоевского, на Толстом он исчез, будто спрятался в бороде. Надо признаться, точно такие же мысли ему пришли в голову и тогда, двенадцать лет назад. Но сегодня судьба «зайчика» в волосяных покровах нарисованного Льва Николаевича мало беспокоила Прудникова. Он почему-то решил, что Галина Ивановна непременно хочет его убить. Не спросить о безличных глаголах или о повелительном наклонении, а убить. Возможно, все закончится, как в тот день. Учительница просто наклонит его ниже плинтуса.
– Ну, блесни своей ржавчиной, – с хищной улыбкой проговорила свою излюбленную фразу Галина Ивановна.
Он не был готов. Ни к тому, что происходило именно сейчас, ни к уроку тогда, в тот нехороший день. Тот случай был из ряда вон выходящий. Он просто стал жертвой для хищной фурии. Получив двойку за невыполненный урок в понедельник, Слава пришел во вторник неподготовленным с надеждой, что его не спросят. Спросили. Среда. Та же самая надежда. К черту все надежды! Он шел к доске «блеснуть своей ржавчиной». Медленно, едва переставляя ноги, Прудников шел за очередной двойкой. Он чувствовал на себе взгляды двух десятков человек. А самый мерзкий и практически невыносимый буравил его из-за учительского стола. Ненавистный взгляд, умноженный толстенными линзами очков.
– Ну, мы все ждем, – поторопила учительница.
Славик подошел к доске и медленно повернулся к классу. Поправил каску и наконец-то увидел, кто сидел за партами. На него смотрели мертвецы. Трупы с безумными глазами и гнилой плотью.
– Расскажи нам, дитя порока, что ты знаешь о…
Она задумалась. Это плохой знак. Это значило, что он не случайная жертва. Она намеренно добивает его каждый день.
– Расскажи-ка о том, как ты влюбился в первом классе в обдолбленную семнадцатилетнюю наркоманку.
Прудников, разинув рот, уставился на учителя. Даже появление мертвецов вместо учеников его не так поразило, как слова Галины Ивановны.
– Ну, ошибка молодости твоих никчемных родителей, поведай нам о своих сексуальных пристрастиях.
Славик нащупал в кармане перочинный ножик. Если понадобится, то он и штопором сможет выцарапать ее язык. Упоминание о его первой любви и оскорбления могли сойти за обычное явление. То есть он терпел это и готов был терпеть и впредь. Но эта тварь тронула его родителей. И теперь еще слово… еще только слово, и он вырвет ее поганый язык.
– Ты не готов к уроку? – она издевалась. – Ты, как всегда, не готов к уроку. Ты знаешь, я задаю себе вопрос. Не хочешь узнать какой?
Он не хотел, но почему-то спросил:
– Какой?
– Почему твой ублюдок отец просто не по-дрочил в сортире, а твоя шлюха мать не сделала аборт? Почему? Вследствие их разгильдяйства получилось какое-то недоразумение, по ошибке названное человеком.
– Заткнись, сука!
Вячеслав достал свой перочинный ножик и пошел на учительницу.
* * *
Женя снова остановился. За последние минут десять он останавливался раз пять. Хотя о времени в этом подземелье он мог судить только приблизительно. Его мало волновало само время, Женю беспокоило то, что он может вдруг оказаться в темноте. Фонарь стал совсем тусклым, а он настолько устал, что останавливался все чаще. Еще чуть-чуть, и он упадет у вагонетки. И тогда фонарь потухнет, аккумулятор не будет ждать, пока Соловьев отдышится и соберется с силами. Женя, конечно, мог и в темноте толкать тележку по рельсам. Тем более что они наверняка идут до самого подъемника. Но он почему-то опасался, что в тоннеле мог образоваться провал. Вот его-то в темноте он и не заметит. Вагонетка просто нырнет туда под собственным весом.
