Адон взял Пандару за руку и направился к помосту, но женщина вырвалась, покачав головой.
- Нет… ступайте сами. - Страх в ее глазах был первым человеческим чувством, проявленным к мужу. - Я не хочу его видеть… я имею в виду, в таком состоянии.
- Но он позвал вас. Возможно, это его последнее…
- Не могу! - Пандара закрыла лицо руками и отвернулась, предоставив Адону хмуро взирать на ее спину.
К патриарху приблизилась Янселдара:
- Думаю, пора. Подойдите к Надису.
Адон едва слышал хозяйку города: его мысли полностью поглотило странное поведение Пандары. Даже если она не испытывала к мужу никаких чувств, все равно полагалось соблюсти приличия.
- Пандара, в чем дело? - спросил Адон. - Ты боишься собственного мужа?
Пандара нашла в себе смелость повернуться к нему лицом, и он увидел, что она плачет.
- Нет, конечно. Я просто не хотела, - она замолчала, глядя на знатных гостей, потом вытерла слезы и продолжила: - чтобы Надису запомнил меня такой.
Адон нахмурился, услышав эту ложь; женщина явно что-то скрывала, отчего его палец чесался еще больше.
С кровати донесся длинный прерывистый стон, к краю помоста подошла улыбающаяся служанка:
- Началось!
Янселдара взяла Адона за руку.
- Разве вам не следует подойти к нему?
Адон покачал головой:
- Думаю, сейчас ничего не свершится. Пандара что-то от нас скрывает.
Янселдара зашептала Адону на ухо, в то же время подталкивая его к возвышению.
- Пандара не в своем уме, - сообщила патриарху хозяйка города. - Она то и дело заговаривается, но Надису никогда не жаловался. И он больше, чем кто-либо другой в этом городе, заботился о бедных. Окажите мне личную услугу: побудьте рядом с ним в минуту смерти.
- Как скажете, - вздохнул Адон.- Я, конечно, подойду к нему, но вы должны помнить, что никто не в силах купить…
- Благодарю, Адон. - Янселдара отпустила его руку. Слово Янселдары было законом в этом городе, к тому же она лично выделила земли под храм Мистры; Адену оставалось лишь надеяться, что хозяйка не станет вменять ему в вину, если Келемвар с Мистрой откажутся благословить Ритуал. Он поднялся по ступеням и подошел к умирающему, чувствуя на себе жадные взгляды со всех сторон. В воздухе зависло жуткое зловоние, простыни были испачканы отвратительной жидкостью, сочащейся из всех пор раздувшегося тела. Кончики пальцев умирающего почернели и отвалились. Патриарх не представлял, что за недуг свалил беднягу, который еще утром был здоров как бык,
Надису поднял трепещущие веки, но его глаза казались двумя черными дырами. Он поднял разбухшую руку:
- Пандара!
Адон присел на краешек постели и взял его за руку. Кожа Надису на ощупь была склизкой, а плоть под ней мягкой, как губка.
- Нет, Надису. Это Адон.
- Адон? - Надису вцепился в руку патриарха и с усилием сел, после чего обратил свой взгляд на подвесной потолок. - Простите меня, милорд! Простите мое неверное сердце!
По залу прошелся рокот изумления. Пандара вскрикнула и упала на стул, но никто не обратил на нее внимания. Все в зале - и гости, и артисты, и слуги - не сводили глаз с помоста. Кольцо Адона начало раскаляться. Он попытался высвободить руку из хватки Надису и не сумел, ибо тот стал силен, как великан. Алмаз начал предупреждающе светиться, лучи серебристого света пробились сквозь пальцы Надису и затанцевали на потолке.
- Глядите! Ритуал! - раздался чей-то крик.
В зале воцарилась тишина: все гости Пандары принялись загадывать маленькие желания. Только Адон знал, что он в беде. Кольцо так раскалилось, что уже обжигало палец. Он ударил свободной рукой Надису по голове.
- Эй! - завопил кто-то из гостей. - Это что, часть Ритуала?
Надису не ослабил хватку, а лишь посмотрел Адону в лицо:
- Кайрик, Единственный и Вездесущий! Забери меня к себе!
Хотя Надису говорил одновременно на тысячу голосов, все они звучали не громче шепота, такого тихого, что из всех собравшихся в зале только Адон его услышал. Патриарх неловко потянулся и вытащил из петли на поясе палицу.
- Что он делает? - закричали в толпе.
Провалившиеся глаза больного начали вылезать из орбит. Черные и глубокие, как могила. Адон глянул в них, и ему показалось, что из их глубин поднялась чернильная тьма, чтобы его поглотить.
- Остановите патриарха! - раздался вопль.
Адон размахнулся палицей и ударил по разбухшей голове Надису. Золотой обод кольца уже обуглил кожу на его пальце. Тогда Адон воззвал к своей богине:
- Мистра!
Мистра? - прозвучало у Адона в голове. Это был резкий, шипящий, злобный голос, который он узнал, хотя и слышал его больше десяти лет назад. - Как скажешь, старый дружище… но предупреждаю, она изменилась. И еще как!
Голос принадлежал, разумеется, Кайрику. Не успел патриарх произнести имя богини, как из темноты появилась Мистра и бросилась к Адону, ее длинные черные космы развевались за спиной, как ядовитый мерзкий дым. На ней было тонкое черное платье, облепившее тощую фигуру, словно мокрый шелк. На лице, обтянутом задубевшей кожей, проступали скулы, в оскаленной пасти с тонкими губами виднелись два ряда окровавленных клыков. Ненависть, светившаяся в глазах, сузила зрачки до длинных змеиных язычков, а когда она подошла к патриарху, то потянулась к нему когтями, с которых капала кровь.
Адон вскрикнул, закрыв глаза руками, ибо он только что взглянул в истинное лицо Мистры. Только сейчас он разглядел в ней блудливую убийцу, какой она и была. Она намеревалась зарезать его, как зарезала всех тех, кто узнал ее тайну, и стереть с лица Фаэруна даже память о его существовании.
Адон пошатнулся и упал с помоста, ударившись головой об пол с громким стуком, заставившим примолкнуть всех гостей.
Теперь ты видишь ее так же, как я, - засмеялся Кайрик. - Не такая уж красотка, да?
Адон не слышал слов Единственного, он лежал на мраморном полу, сжавшись в комок и вцепившись в окровавленную палицу. Кольцо со звездой превратило его палец в обгоревший огрызок и куда-то закатилось. Адон лежал, глядя куда-то за стены дома Баскара и все время повторял:
- Почему она ненавидит меня? Почему?
Он не замечал ни того, что сломал руку во время падения, ни того, что к нему из толпы пробралась Вэрана Хоклин.
- Клянусь Тормом! - Она вырвала у него из руки окровавленную дубинку. - Он потерял разум!
Тропа, протоптанная адским конем, - именно так Руха называла про себя зверя, которого выслеживала, - уходила в Лес Острых Зубов прямая как стрела. Стоя на краю леса, ведьма вглядывалась в длиннющую просеку, образовавшуюся в подлеске, и не увидела ни одного поворота на всем расстоянии. Лошадь неслась прямо на восток, не сворачивая с курса больше чем на шаг или два.
