«И этот бой, — подумал Эшер, — заодно покончил с влиянием Олюмсиз-бея на султанский двор».
Влияние скорее всего было финансовым, поскольку вся страна погрязла в долгах. И пока Абдул Гамид пребывал в заключении, а Комитет Союза и Прогресса соображал, как провести выборы в Парламент, разом перепрыгнув из семнадцатого столетия в двадцатое, Бею вдруг понадобилось послать кого-то в Англию, чтобы доставить оттуда Эрнчестера.
Во-первых, зачем ему здесь мог потребоваться граф?
Что-то шевельнулось среди черных деревьев. Эшер напряг глаза, но никого не увидел. Крыса или лиса… Хотя, если крысы бежали от одного только запаха волос, сохранившегося в шляпе Антеи, вряд ли они бы сейчас отважились выползти из нор.
Он соскользнул с надгробия и двинулся дальше.
Где-то неподалеку завыл пес.
В качестве приманки Эшера использовали уже довольно долго. Судя по расположению луны, около двух часов. Из темного города донесся последний крик муэдзинов, а чуть позже с того берега пришел по водам залива чистый и ясный звук церковного колокола.
На кого же все-таки идет охота? На Антею? Или на Эрнчестера?
Или, может быть, на кого-то еще?
Однако, судя по тому, что говорил Зардалу, они и сами не знают толком, на кого охотятся.
Антея! — подумал он, — Беги отсюда! Уходи!
Затем появился Зардалу. Шел открыто по заросшему пустырю, направляясь к Эшеру. Снова стянул ему кисти шнуром и завязал шарфом глаза. Руки вампира заметно потеплели.
— У тебя бессердечный хозяин, — сказал евнух. — Может, он за это время успел найти себе другого слугу — поумнее или поглупее? Он обещал тебе вечную жизнь, Джеймс? Видишь ли, они все это обещают.
— Даже Бей?
— Ах какой дерзкий инглиз!
В шепоте его, однако, Эшер уловил иронию. Забавно…
Они вновь миновали городские стены. Улицы вокруг лежали вымершие, оглашаемые лишь криками чаек. Зардалу вел Эшера, взяв его за локоть, прочие следовали, чуть поотстав. Запах свежей крови перебивал и зловоние отбросов под ногами, и благовония вампиров.
И лишь когда, по расчетам Эшера, они уже должны были подходить ко Второму Холму, рядом послышались шаги и голоса.
— Милая… — бормотал мужчина по-гречески. — Чудесная, волшебная…
Ответом ему был серебристый смех вампирши.
— Да она подцепила сокровище, наша Пелагея! — шепнул над ухом Зардалу. — Крепкого ты нашла бычка.
Русская засмеялась — и вопреки всему, что он узнал и пережил, Эшер почувствовал желание.
Они остановились. Звякнул, входя в скважину, ключ. Тип замка Джеймсу на слух определить не удалось. Пьяно бормотал мужчина, клялся в вечной любви, сулил восторг наслаждения, в ответ на что предмет его страсти отозвался восклицанием благодарности, вызвав у прочих (Харалпоса, Хабиба, Байкус Кадинэ) приступ зловещего веселья. Джеймса направили в дверь и повели вниз по неровной лестнице, ведущей очень глубоко — в подвалы, где пахло водой и камнем.
— Та маленькая нищенка, что украл Хабиб, — неплохо. Но твой бычок! Ах хорошо упитан…
— Упитанный армянин — все равно армянин. Лучше бы тогда султан занялся ими, чем цыганами и евреями…
— Но он достаточно трезв, чтобы нас позабавить? — В манерном голосе Зардалу слышалось нетерпение. — Эль-Малик будет доволен и маленькой спящей нищенкой, но тем, кто всю ночь без толку просидел на кладбище, необходимо развлечься.
— Эль-Малик беседует со своим неверным микаником. — Эшер почти видел, как русская девушка лениво поводит плечом. — Запах кофе чувствуется даже на улице… А этот у нас живо протрезвеет…
Эль-Малик. Владыка. Король. Мастер вампиров Константинополя. Пока они болтали — резкий изгиб лестницы, еще две ступеньки, мазнула по лицу матерчатая завеса, поворот вправо, неровный мощенный кирпичом пол — и внезапная вонь аммиака, каких-то химикатов, ожгло холодом…
И вдалеке — нечленораздельный, приглушенный, словно из закрытого помещения, человеческий крик, исполненный ужаса и боли.
— Встретил я тут как-то одного миканика ночью, — рассказывал Зардалу, видимо, поворачиваясь к остальным, ибо рука его соскользнула с шеи на плечо Эшера. Наверное, он не мог не почувствовать, как ведомый покрылся мурашками, услышав человеческий голос из бездны. — Маленький жирный неверный с очками на носу. Прижался спиной к стенке, машет своим молоточком, пялится, кричит: «Кто здесь? Я тебя слышу! Ты от меня не уйдешь! Выходи — и я тебя не трону…»
Несчастный молоденький армянин изливался в чувствах, а Эшер считал ступеньки и повороты лестницы. Судя по отголоскам, они вышли на открытое пространство. Мелкая брусчатка сменилась крупным, как ядра, булыжником, затем пошли каменные блоки с травой в щелях. Еще один поворот направо — и запертая дверь.
Они ступили в комнату с голыми деревянными полами — и остановились. По их молчанию Эшер уже догадывался, к кому они пришли.
— Ничего? — Бархатный, богато окрашенный голос. Судя по тому, как сместилась хватка Зардалу на локте Джеймса, евнух поклонился.
— Ничего, господин.
В темноте — шорох шелка и запахи кофе, благовоний, аммиака и крови.
— Хотя вы сделали все, как вам было сказано. Хабиб, мой любезный, это — мне? Какая чумазая крошка! О, Пелагея… — Далее Эшер снова услышал свист шелка и затем — сдавленный вскрик ужаса. Это внезапно очнувшийся юноша увидел совсем рядом улыбающуюся смерть.
Рука, подобная ожившей стали, почти с нежностью провела по лицу Эшера. Шарф соскользнул. Прямо перед Джеймсом свет керосиновой лампы отразился в когда-то карих, а теперь выцветших глазах вампира, принявших за несколько столетий неестественный оранжевый оттенок.
Олюмсиз-бей отступил на шаг.
Ростом он был с Эшера (шесть футов), но сутулился, отчего безволосая голова его, напоминающая голову черепахи, располагалась под каким-то странным углом. Нос напоминал лезвие топора, да и прямой безгубый рот был похож на засечку топором. Тем не менее лицо Мастера Константинополя не выглядело уродливым. Мочку уха оттягивала серьга с огромным янтарем (оранжевым, под цвет глаз), в котором был замурован немыслимых размеров муравей.
— Возможно, это к добру, — сказал Олюмсиз-бей на цветистом турецком, на которым общались придворные, — что ты вернешься в свои покои, Шехерезада, и проведешь там остаток ночи. Ибо сказки, которые мы будем сегодня рассказывать, — не для смертных людей.
Эшер взглянул на его выводок, окруживший полного носатого юношу. Бедняга озирался и был близок к помешательству от страха. Хабиб, грубый мощный вампир, кажется, друживший с Харалпосом, держал на руках спящую замарашку лет двенадцати — торжественно, как инфанту.
