Собравшись с силами, он поднялся из своего укрытия, гадая, не следят ли за ним хоть какие-нибудь из этих хищных люпиновых глаз, преследуют его, ожидая, чтобы добраться туда, где его можно было бы легко схватить.
Но он не позволял себе так думать.
Он двинулся в ожидании мрачной тьмы.
Он встал на тротуар, попытался прижаться к кирпичному фасаду магазинов. Он искал тени, но ни одна из них не была достаточно большой, чтобы скрыть какие-либо сюрпризы. Он решил, что нужно отправиться в конец дороги, в конец Честнат-стрит. В это большое готическое здание в конце, мрачно сидящее на корточках на холме. Это должна была быть ратуша, а может, полицейский участок или пожарная часть. Может быть, и здание суда. Если бы в этом городе был какой-то закон, он был бы там.
Повсюду были тени, цепляясь и сговариваясь.
У Лу было неприятное предчувствие, что это была его последняя ночь на земле.
Ночь была тёмной и влажной.
Лиза Табано вылезла из машины, встретила холодный воздух дрожью. Она открыла сумочку, убедилась, что заначка всё ещё там, и вздохнула с облегчением.
Да ладно. Всё было круто. Всё было в порядке.
Её сердцебиение замедлилось, руки перестали дрожать - или как никогда раньше, - и что-то развязалось в её животе. И всё это из-за малейшей возможности, что заначки не было бы. Она знала, что становилось всё плохо, но не собиралась об этом думать. Ей нужна была горячая ванна, долгий сон. Завтра...
Завтра, - сказал её голос, - ты встанешь и сразу же начнёшь жить правильно. Потому что, девочка, у тебя больше нет выбора. Теперь это не просто социальные проблемы, это зависимость. Ты нуждаешься в этом.
Она подошла к багажнику, попыталась вставить ключ в замок и поцарапала краску, когда её охватила дикая, почти конвульсивная дрожь. Она открыла багажник, тупо глядя на свои чемоданы, дорожные сумки и футляр для гитары.
Мысль унести всё это в дом, в котором ей, возможно, больше не будут рады, утомляла. Это заставило её опустить руки.
Боже, она так устала.
Я пойду на компромисс, - решила она, - возьму гитару.
Как и её голова, гитара была всегда с ней.
У неё были и другие гитары - на самом деле ещё двенадцать гитар, все, от специализированных Strats до Flying-V, - но именно с этой она не расставалась. Ультра-редкая Gibson Les Paul Flametop '59. Состояние монетного двора. Красавица, мечта коллекционера, стоящая мега-тысячи.
Она не исчезла из её поля зрения.
Почти всё остальное она оставила в своей квартире в Лос-Анджелесе - свои кожаные костюмы, другие гитары, - но не Flametop. Она не позволяла даже гастролёрам трогать её. Иногда она даже приносила её с собой, спала с ней рядом. Одержимая? Да, она была и с радостью признала бы это.
Взяв за ручку гитару в твёрдом футляре, она двинулась по дорожке к крыльцу.
Конечно, они слышали, как она подъезжала.
Конечно, они видели огни.
Она чертовски хорошо знала, что они не спят так крепко; когда ей было шестнадцать, возвращаясь домой после пьяной вечеринки, они всегда её слышали.
Но не сейчас?
У двери она заколебалась, полагая, что это, вероятно, колоссальная ошибка. Но что ей было делать? Она пыталась позвонить, но этот проклятый шторм всё выбил. Она жила в Кат-Ривер бóльшую часть своей жизни (до того, как она стала большой звездой, напомнила она себе), и если этот опыт и научил её чему-то, так это было следующее: Кат-Ривер был одним из последних мест, где можно было достать сок, а также рабочие телефонные линии. Тут больше не было действующих фабрик, заводов, настоящей промышленности, о которой можно было бы говорить. Такие места не были в приоритете.
Шторм действительно разрушил сельскую местность.
По радио говорили, что прошло даже несколько смерчей.
Выглядело не так уж плохо.
Когда Лиза приехала в город, она проехала по своим старым местам - школе, Честнат-стрит, футбольному полю - и не нашла ничего серьёзно повреждённого. Каким-то образом это было то, что ей нужно: найти свой родной город неизменным. После бешеного темпа последних трёх лет ей понадобилось это чувство единообразия, корней.
Она собиралась постучать - чёрт возьми, постучать в свою дверь, но это уже не её дверь, и она знала это, - но решила, по своему желанию, попробовать дверную ручку.
Она была разблокирована.
Она открыла её, вошла.
Боже, здесь пахло домом. Мамины благовония, папиные сигары... но всё это подавляло странным, почти запретным запахом. Металлическим, диким.
Почувствовав этот запах, Лиза мгновенно напряглась.
Она стояла там, прямо за дверью, чувствуя себя какой-то голой и уязвимой, подверженной риску. Она попробовала свет. Он включился. Она положила ключи на стол в коридоре, но не могла заставить себя положить гитару и сумочку.
Дом выглядел таким же.
Отцовский стул, стопка газет и журналов рядом с ним, его пепельница, телегид, пульты дистанционного управления. А дальше - мамино кресло, стопка романов в мягкой обложке на крайнем столе, несколько журналов по кулинарии, мешок кешью.
Всё нормально, всё очень обыкновенно.
Воспоминания захлестнули её голову. Её внимание привлекло то, что было над камином. Там была репродукция обложки первого компакт-диска её группы в рамке. На ней виднелось поле цвета шафрана с низкорослыми травами и корявыми кустами. На заднем плане были осыпающиеся руины средневекового замка. На переднем плане стройная женщина с волосами цвета воронова крыла и раскинутыми руками. Она рассыпалась в клочья, пламя поднималось по её чёрному платью. "ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ ВЕДЬМА", - было написано красным готическим шрифтом, а внизу - "ВРЕМЯ СОЖЖЕНИЯ".
От этого у Лизы комок застрял в горле. Её отец был в ярости от мысли, что она станет музыкантом, гитаристкой в группе, которую он называл "эйсид-рок" (хотя прогрессивный гот-металл был бы более точным). Когда Лиза уехала из дома, поехала в Чикаго и несколько месяцев
