Бабу-Ягу одолело любопытство, да и совесть ее глодала за эту глушь, где проходит детство дочери… и она согласилась взглянуть на рисунки.
А они и впрямь того стоили.
Там были черные и белые цапли, розовые колпицы, ибисы, аисты — то на охоте, то в гнезде с птенцами, то высоко в небе, то скользя над искрящейся водой: даже струящийся сквозь великолепные крылья свет художнику удалось показать, так велико было его искусство.
— Позвольте зайти к вам, хотя бы на полу разложить рисунки, чтобы вы могли их как следует рассмотреть, — попросил незнакомец. — Здесь такой ветер, прямо рвет всё из рук.
И правда — ураганный ветер вдруг налетел на избушку, и каждый порыв его словно хотел сказать что-то Бабе-Яге, но та не обращала внимания.
Курьи ноги послушно развернули избушку, и Баба-Яга зашла туда с незнакомцем, которого звали Джон Джеймз Одюбон.
— Что ж, приготовьте гостю чаю с печеньем, — рявкнула Баба-Яга коту, но тот ответил:
— У нас нету ни чая, ни печенья. — А пес зарычал.
— Не обращайте на него внимания, — сказала Баба-Яга. Пес очень обиделся.
— Света слишком мало, — заметил Одюбон. — Может, у вас есть еще лампа, чтобы рисунки получше разглядеть? Я бы очень хотел, чтоб вы оценили их по достоинству и позволили написать портрет вашей прекрасной дочери.
— Да, лампа есть, — радостно кивнула Баба-Яга.
— И еще, бабушка, уважьте меня, будьте так добры, — посадите куда-нибудь под замок этих пса и кота. Пес слишком у вас агрессивный, а на кошек у меня аллергия.
Баба-Яга отвела пса и кота в чулан и сама полезла туда же искать лампу.
— Вот поди ж ты, — бормотала старуха, — я ж ее сюда ставила, на самую верхнюю полку, чтоб не достать…
Одюбон захлопнул дверь и задвинул засов. Баба-Яга с котом и псом от удивления дар речи потеряли. А потом услышали свою прекрасную Пеликаничку:
— Пожалуйста, добрый господин, не забирайте меня из этого ясного мира!
Потом резкий хлопок, словно бы из пистолета, жуткие крики изумления и боли, а потом — тишина… Пес завыл, кот зашипел. Баба-Яга что есть мочи заколотила в дверь костлявыми кулаками и пятками, острыми, как лошадиные копыта, но дверь была старая и надежная, доски почти окаменели, и одолеть ее было нелегко. Пес бросался на дверь снова и снова, царапал ее, грыз и наконец отодрал щепку, за ней еще одну. Он и сам не знал, долго ли терзал дверь. У собак ведь нет понятия о времени. Вроде бы еще вчера он был щенком и цапал зубами носок Бабы-Яги, ковылявшей по комнате, ловил бабочек и радостно скалился, когда хозяйка сажала его полетать с собой по небу в ступе (пока он не перестал в нее помещаться). Вроде бы еще вчера у него была мягкая черная шерстка, нежные розовые лапки, а зубы такие белые… а может, это завтра, а?
Все-таки пес прогрыз в двери дыру, сквозь которую сумел протиснуться. И глазам его предстала такая жуть, что он ничего не понял. Только задрожал и завыл. Прекрасную Пеликаничку проткнули железными прутьями и поставили в красивую позу, словно живую — огромные крылья развернуты, шея изящно выгнута. Но жизнь из нее ушла, глаза стали тусклые, черные, страшные.
— Образец! — закричал кот у пса за спиной. — Он сделал из нашей сестры образец!
И псу на спину посыпались слезы Бабы-Яги, тяжелые, словно градины.
Пес выскочил за дверь. И помчался по лесу. Где-то впереди тоже бежал сломя голову человек, зажав подмышкой свои презренные карандаши и бумагу. Пес то и дело оступался и дважды падал, потому что ноги у него отвыкли от таких нагрузок, а сердце кровью обливалось с горя. Наконец он бросил тщетную погоню — злодей ушел уже слишком далеко. Посидев и отдышавшись немного, пес почуял все тот же ужасный запах — мучительной смерти. Совсем рядом оказался брошенный бивак Одюбона, кострище еще теплилось. Вокруг было много спиленных деревьев, и на каждом пне — по яркой лесной птице… дрозды, жаворонки, дятлы, какие-то разноцветные узорчатые пичуги, пес даже имен их не знал. Тельца, проткнутые длинными костылями, стояли стоймя, нитки и проволока поднимали головки, крылья, хвосты. Еще ужаснее было смотреть на расчлененных птиц — у них для науки отрезали перья и лапы. Пес заскулил и бросился прочь. Долго ли, коротко ли бежал он, большое расстояние покрыл или не очень, но в конце концов вернулся к избушке на курьих ногах. Курьи ноги плакали, плакала Баба-Яга, и кот тоже плакал. Баба-Яга обнимала дочку, баюкала ее на коленях, и слезы-градины катились потоком на бурую грудь Пеликанички.
Утром кот сказал:
— Надо что-то делать.
— Сейчас опять пойду за ним и разорву на куски, — устало сказал пес.
— На кой черт нам сдался этот Одюбон, — вздохнул кот. — Что целиком, что по кускам. Нам нужна прекрасная наша сестричка Пеликаничка.
— Может, царевича Ивана позвать? — предложил пес.
— Только время попусту потеряете, — проворчала Баба-Яга. — Эвон теперь и царевна при нем, и дворец. Хоть бы вспомнил о нас когда, позвонил али написал, так ведь не дождешься. Никакого толку от него.
— Вот что, — объявил кот. — Посадим-ка мы нашу маленькую Пеликаничку в печку!
— Мою доченьку? В холодную печку?
— Зачем в холодную? — обиделся кот. — Разогреем градусов до, скажем, двухсот пятидесяти, ну и посадим… всего на полчасика.
— На полчасика? — спросил пес.
— Эта печка сто лет уж как не топилась, — сказала Баба-Яга.
Все-таки сделали они по совету кота — а что им еще оставалось?
Разогрели печку, чтобы тепло было, но не жарко, и осторожно положили туда Пеликаничку.
— Ох ты дитятко мое горемычное, — причитала Баба-Яга. — Бело личико не сожгите, красный клювик-то не сломайте.
И стали они ждать.
— Уже минуло полчаса? — то и дело спрашивал пес.
— Нет еще, — отвечал кот.
Наконец полчаса прошло, Баба-Яга открыла заслонку, и Пеликаничка, прекрасная как прежде, вышла оттуда и упала в их объятия. Живая.
После того случая Баба-Яга, как и прежде, летает по небу в своей ступе, управляя пестом. Только вместо помела возит с собой ту самую вторую лампу, которая освещает то, что люди не знают, не стремятся или не хотят знать. Если ей случается встретить человека, она спускается и светит лампой над ним — и тогда он видит, какие удивительные птицы и звери живут на земле, как бесценна их неповторимая таинственная красота, и понимает, что вредить им просто недопустимо, потому что они дороже старых замков или золотых каменьев, добытых из-под земли.
Правда, Бабе-Яге удается просветить всего несколько человек за день.
Однажды она осветила лампой семерых, но обычно ей попадается гораздо меньше народу.
Нужны тысячи лет, может, даже десятки тысяч, чтобы все увидели мир в этом свете.
Как-то вечером Баба-Яга вернулась домой, очень усталая, собрала свое маленькое семейство — пса, кота, Пеликаничку — и сказала:
— Касатики мои, у меня ведь силушка-то волшебная есть еще. Может, вы в человеческом обличье жить хотите? А то ведь думают, заколдованные вы. Хотите, я вас сейчас в людей превращу?
Кот и пес ей ответили, а Пеликаничка с того самого дня, как очнулась от смерти, немая стала. Пес и кот хором сказали:
— Нет!
* * *
Лет двадцать назад, исследуя для одной книги острова Флорида-Киз, я узнала, что Джон Джеймз Одюбон, известный орнитолог и художник, уничтожил огромное количество птиц. (А может, это всем давно известно?) Он без устали убивал просто из спортивного интереса, и мог бы истребить обитателей нескольких мангровых островов просто потому что… потому что, начав, уже трудно остановиться. Я всей душой желаю, чтобы кара истории настигла его. И Баба-Яга в этом смысле может оказаться очень полезной.
Некоторые лингвисты утверждают, что часть ее имени, «баба», происходит от слова «пеликан». А сам пеликан — яркий персонаж многих легенд. Вернувшись к гнезду и обнаружив, что птенцы мертвы, пеликан рвет себе грудь и оживляет их собственной кровью.
Баба-Яга — самое удивительное создание русского фольклора, ее поведение совершенно непредсказуемо. В этом рассказе она становится доброй, печальной и даже, наверное, трагической фигурой.
