людей, одновременно и пугала, и восхищала меня. Но на вопрос, встречу ли я их, доктор туманно ответил: «Время покажет».
Эти уроки стали для меня буквально всем. Лучшим временем дня. Они состоят из бесконечной череды вопросов и ответов. Даже то, что вначале было уроками чтения, за час успевало совершить полный оборот до биологии, математики, химии, географии и назад. Оказалось, там, за стенами больничного крыла, лежат необъятные просторы: доктор показывал мне глобус и рассказывал, как много в мире стран. Каждая уникальна и обладает своим языком и культурой. Доктор такой умный, он всё-всё на свете знает, и мне тоже захотелось стать, как он, и всё-всё знать! И везде побывать, и на всё посмотреть своими глазами: на горы, моря, равнины, на удивительных зверей. И ещё очень захотелось поскорее вырасти, чтобы получить нечто, называемое «документы». Если они у тебя есть, это означает, что ты теперь важный и взрослый человек.
Одна вещь меня огорчает – что наши уроки кончаются так быстро. И все эти новые знания настолько меня волнуют, что засыпать стало тяжело. Перед сном в голове мелькают дневные занятия, в мысли лезут незаданные вопросы, которые изводят меня до следующего дня. Зато доктор научил меня пользоваться часами, и теперь время до следующего занятия можно узнать в любой момент, как мне захочется. С самого утра в мыслях так и бьётся: «Ну когда же? Сколько ещё осталось? Четыре часа… Три часа… Час… Двадцать минут… Ну же, скорее, скорее!» И ещё доктор меня попросил больше не считать на пальцах, а начать считать в уме. Это оказалось сложнее, но он сказал, что это укрепляет мозг. Ещё доктор дал мне энциклопедии для внеклассных занятий! Сказал: «Чтобы не тратить время даром». Они яркие, с кучей картинок и схемок, и обо всём-всём на свете: о планетах, животных царствах и даже мифах. Мне понравилось коротать за ними долгие вечера в ожидании уроков.
Ох, а уж сколько тайн, оказывается, хранит человеческий организм. И вся эта потрясающая, сложная система как-то умещается в моём теле. Кажется, именно тема человеческого строения больше всего волнует доктора. Если разговор на уроке заходит в это русло, то он сразу же начинает увлечённо вдаваться в детали, и слушать становится ещё интереснее и приятнее – хотя, казалось бы, уже и некуда больше, – потому что его речь расцветает красками.
Однако на одном из этих уроков вдруг обнаруживается, что кое-чего мне не хватает.
– Выходит, люди рожают людей? – Мысль повергает меня в шок. – Совсем маленьких людей? Вот так вот просто?
– Ошибкой будет считать, что это просто. Это очень сложный, комплексный процесс, происходящий на клеточном уровне…
– А я? – вдруг доходит до меня. – Я ведь… Не помню себя младенцем…
– У тебя и не было младенчества, – просто поясняет он. – У тебя также нет родителей в привычном смысле этого слова. Я тебя создал совсем иным путём. Куда более долгим и трудоёмким.
Мне даже льстит, что именно ради меня он так сильно заморочился.
– А как?
– Пока ты этого не поймёшь. Прежде тебе предстоит пройти долгое обучение.
– А я тоже смогу создавать людей?
– Конечно. Но только тем же способом, что и я.
– А почему не простым?
– Смотри-ка. – Доктор подходит к плакату со схемой строения человеческого тела и кончиком карандаша указывает на что-то в разрезе головы. – Это называется гипофиз. А вот этот кусочек – эпифиз. Они регулируют многие процессы, включая секрецию гормонов. Но твой мозг… Он устроен несколько иначе. Как и многое в твоём теле. А вот ещё. – Он указывает на нечто, напоминающее баранью голову. – Этот комплекс органов производит клетки, из которых создаётся плод. Но у тебя его нет. – Он перемещается от изображения женщины к изображению мужчины. – Ровно как нет и этого.
«Плод». Забавно. Как у фрукта.
– А почему у меня их нет?
– Потому что ты иное существо. Единственное в своём роде. Мне многое пришлось поменять, чтобы я мог целиком контролировать твою эндокринную систему. Велика вероятность – на что я очень надеюсь, – что расти ты тоже не будешь.
Это что же, выходит, я никогда не получу документов?!
– Так я никогда не вырасту… – расстраиваюсь я.
– Если повезёт. Но в этом нет ничего плохого. – Он перехватывает карандаш двумя руками, будто указку, чуть склоняет голову. – Если всё пойдёт, как я запланировал, ты также никогда не умрёшь.
Не умру? Смерть. Я знаю, что это такое. Всё, что о ней пишут в книжках, что это очень страшно и горестно. Смертью кончается совершенно всё вокруг. Весь мир состоит из нерушимого цикла рождений и смертей. Доктор рассказывал, что это необратимая деградация клеток, химический распад до самых простых веществ, дальше которого ничего нет. За гранью которого сознание перестаёт существовать.
Я поднимаю глаза на доктора и вижу, что он чуть улыбается. Это редкое зрелище.
– Вечная жизнь – благо, не доступное ещё никому. Но она может быть доступна тебе. Ты – самое особенное в мире существо. – Он кладёт мне ладонь на голову.
Его рука тёплая, не хочу, чтобы он её убирал, но прикосновение длится лишь секунду.
Всю ночь мысли сами собой вращаются вокруг этого разговора, как кометы по орбите. С одной стороны, мне стало радостно. Я – самое особенное существо в мире. Подобного не было за всю историю человечества. Я могу никогда не умереть. Я могу жить вечно. Но ведь… Значит ли это, что я переживу доктора? И даже Николая? Все вокруг будут желтеть и вянуть, как мои листочки, и в конце превратятся в простейшие химические соединения, которые со временем станут чем-то ещё. А если я всех-всех на свете переживу, то в конце останусь только я… И мне будет очень одиноко. От этого грустно. Хуже, чем грустно. Но я не знаю, как называется это чувство.
* * *
Это обещает быть невероятный день – сегодня меня наконец выпускают из больничного крыла, и не просто из крыла, а в сад! От нетерпения на месте не сидится, я же увижу большой мир! Доктор сказал, что для «иммунитета» очень важно гулять на свежем воздухе, и потому мне теперь можно будет выходить дважды в неделю. Мне дали ещё больше одежды, всякие тёплые вещи: шапку, шарф, перчатки. Во всём этом неудобно: и шарф колется, и шапка закрывает уши так, что через неё плохо слышно, как сквозь вату на томографии, и руки неудобно сгибать, но я побываю снаружи!
Я вприпрыжку несусь по коридору, чувствуя, как становится жарко под всеми шерстяными слоями, – это мне в новинку, холод уже привычен, но вот жара – от неё даже совсем чуточку страшно, раз говорят, что это мне вредно. Николай больно хватает меня за руку и опять что-то ворчит. Он тоже тепло одет: в длинный плащ с куцым меховым воротником, в уродливые башмаки, руки спрятаны в митенках. Он гремит ключами у дверей коридора, и вот мы оказываемся на лестнице.
Я восторженно озираюсь, досадуя, что шарф не даёт свободно вертеть головой. Так вот что это было за большое светлое помещение! Тут всё такое огромное, лестница вниз спиралью петляет на каждом этаже. Мы спускаемся, как в колодец, каждый шаг по каменным ступеням рикошетит о стены. Ладонь в перчатке легко скользит по перилам. Раз, два, три… Шесть пролётов, три этажа. Внизу небольшой холл, из которого выходят ещё несколько высоких дверей. Одна из них огромная и тёмная. И вот её-то и отпирает Николай.
В лицо ударяет порыв холодного свежего воздуха. Глазам так светло, будто в них иголочку воткнули. С непривычки я щурюсь, но, когда зрачки привыкают, я промаргиваюсь и… Небо просто бескрайнее! Раньше у него всегда была граница – оконная рама или страница книги, но теперь оно столь огромно, что у меня глаз не хватает его вместить. Под ногами хрустит мелкая щебёнка, отсчитывая каждый мой шаг, низкие бордюрчики ограждают тропинки, но,
