Разумеется, такое отношение к жизни сложилось у него не сразу. Как и все смертные он прошел через зависть, жажду славы и другие гадкие чувства, которые отравляют жизнь, порой ломают её, приводят к суициду. Но теперь, кажется (кажется, кажется, кажется!), он избавился от всего этого, приобретя здесь то, что ему всегда не доставало - душевный покой.
Он спрашивал себя, что для него значит эта девушка, наивное дитя природы? Очередная забава? Сколько их прошло через его спальню! С одной только писательской конференции он снимал их гроздьями, как виноград. Они подкрадывались к нему в кулуарах, чтобы как бы случайно заговорить с ним или подходили, не таясь, а порой и открыто предлагали себя. Обычно это были начинающие писательницы или того хуже - поэтессы. Они спали с ним, а потом подсовывали свои опусы - иногда зрелые, иногда графоманские, - дабы он прочел и вынес свой вердикт. Он не селадонничал с пишущими дамами. То есть не церемонился и громил их произведения.
А любительницы автографов на презентациях его книг?! Эти были проще, им от него ничего не нужно было, кроме хорошего траха со знаменитостью.
Да у него был опыт, он знал женщин, всяких женщин. И это не считая тринадцати лет брака с Джулией...
(Господи! Неужели он прожил с ней ТРИНАДЦАТЬ лет?!)
Ближе к сорока годам он свел свои общения с женщинами до необходимого минимума. Потом и вовсе какое-то время обходился без них. И даже без Джулии. Их сексуальная жизнь заглохла сама собой. Да и от семейной жизни осталась одна видимость. Однако на развод никто не подавал. Как бы по молчаливому согласию, они жили каждый в своем "королевстве". Да и некогда Джулии было заниматься семейными проблемами, она в это время переживала грандиозный успех. Он тоже был на подъёме. Хотя дела у него шли не так ровно как у жены. Не раз случались у него творческие кризисы, грозящие перерасти в творческий застой и, быть может, даже в творческую импотенцию. Впрочем, все это чушь. У детектива не может быть кризиса жанра. Варьировать сюжеты можно до бесконечности. Другое дело - есть ли желание варьировать? Сколько можно убивать какого-нибудь Смита или Джона, тьфу, черт! не Джона, конечно (У Джона Кейна никогда в романах не убивали персонажа по имени Джон. Всем известна и уже никто не оспаривает мистическую связь вымысла с реальностью. (Что такое реальность? реальность - это некий креативный продукт... Причем не только Бога...) Одним словом, хотелось написать что-нибудь стоящее, и без крови.
Но не было сюжета. А раз нет сюжета, значит, современному читателю будет скучно, как говаривал один человек, которого зарезали возле собственного дома...
А может, он просто устал?
Джон увидел себя как бы со стороны: сильно поредевшие волосы, мешочки под глазами, того и гляди, брюшко начнет расти. Короче говоря, "усталое чудовище, никому не нужное, теряющее детали аргументов и обломки метафор", как сообщал о себе в электронном послании его русский друг, писатель из Москвы, с которым он познакомился по Интернету, - Чижиков-Пыжин.
Московский друг приглашал Джона к себе в гости, в Москву, где американский писатель "получит массу впечатлений, которые затем выльются в новые романы...". Новые романы, ха-ха!
Если бы это письмо пришло не сейчас, а лет на пять раньше. Тогда ему остро нужны были перемены. Ему нужен был толчок извне, чтобы порвать с прошлым и начать новую жизнь. И когда случилось то кошмарное убийство на 5-й улице, в самом центре Нью-Йорка, в узкой, провонявшей мочой щели между домами, в которое он оказался замешан, Джон круто поменял жизнь. Уехал, а фактически сбежал на полтора года в Европу.
Те, кто знает, что такое американец в Европе, поймут, что пережил там Джон Кейн. Когда ему наскучил депрессивный, иссиня-серый Копенгаген, он перекочевал в Париж. Чтобы не афишировать себя в отелях, жил в каком-то сомнительном пансионе на улице Жонтэ. Бродил по лавочкам букинистов на левом берегу Сены. Пытался читать Стендаля со словарем. Воображал себя Хемингуэем, таскал блокнот в кармане, сидел в знаменитом стариннейшем кафе "Les Deux Magots"*, наблюдал жизнь.
[*"Два китайских болванчика", существующее с 1875 г. И традиционно посещаемое людьми искусств. ]
(И даже однажды увидел там всемирно известного старика-писателя, согбенного бременем славы и собственной плодовитостью посредственности, явившегося из мглы былого). Заказывал там чертову дюжину вариантов кофе: черный, с молоком, двойной, по-американски, эспрессо, "полео"; подогретым ножом отрезал ломтик фуа-гра, политого "Шато Марго", - то есть поступал так, как делали до него все знаменитости. Но в отличие от них Джон не написал ни строчки. То есть ни строчки достойной настоящего писателя. Все его заметки были вымученными и немощными. За исключением небольшого пассажа, которое можно было вытянуть до объема эссе и назвать "Париж без парижан".
Тогда он не знал один простенький факт, что "реальность" не является ни субъектом, ни объектом истинного искусства, которое творит свою, особенную "реальность", ничего не имеющую общего с "реальностью", доступной общинному оку.
Из Парижа его прогнала та же вонь, еще крепче нью-йоркской - запах пота француженок, которые не бреют подмышки, и смрад крепкого черного табака, который курили престарелые французы, - и он осторожно вернулся к родным берегам. Но вскоре новая серия злодейских убийств, имевших с ним какую-то странную, мистическую связь, вынудила его всерьез искать более надежное убежище - как можно дальше от цивилизации, с её соблазнами, и в первую очередь - греха честолюбия.
Он похоронил убитую жену, продал квартиру в Нью-Йорке, бывшую у них в совместной собственности в одном из стильных домов по бульвару Парк-Вест, договорился о системе связи со своим литературным агентом и улетел на другой край страны - с восточного берега на западный - в Сан-Франциско. Именно там, а точнее, в маленьком городишке Монтерей, куда он отправился отдыхать на лето, и пришла ему в голову идея жить на собственной яхте. Плавать по морям, океанам, быть свободным как ветер.
В Монтерейе он по удачному случаю купил пятидесятифутовую яхту "Барокка", и ранним утром (по тихоокеанскому береговому времени) отчалил в полную неизвестность - на просторы Тихого океана.
4
- Ты сегодня какой-то странный, - сказала Аниту, наливая ему красный, как вино, сок "уру". - Не выспался?
- Не то чтобы не выспался... Просто сегодня обнаружил первые признаки надвигающейся старости.
- Пей уру и никакая старость тебя не возьмет. Будешь крепким, как мой папа.
