Меня всегда восхищал рассказ Клейста о маркизе фон О…, где повествуется о том, как русские солдаты захватили город и завладели юной графиней, пытаясь ее изнасиловать. Ее спас русский офицер. От перенесенного потрясения она потеряла сознание. Несколько месяцев спустя, к своему несказанному удивлению, она обнаружила, что забеременела, но была так уверена в своей невинности, что поместила в газетах объявление о поисках отца будущего ребенка. В конце концов, настоящий отец дал о себе знать. Им оказался тот самый молодой офицер – ее спаситель. У Клейста хватило мудрости завершить рассказ счастливым концом, большинство романтиков заставило бы ее совершить самоубийство из-за свалившегося на ее голову позора, а офицера – постричься в монахи из-за угрызений совести. Гете безоговорочно вынес суровый приговор рассказу Клейста, заявив, что он слишком абсурден, чтобы быть правдивым. Это безусловно свидетельствует о том, что Клейст гораздо глубже понимал человеческую природу, чем Гете – по крайней мере, что касается секса. Нельзя бездоказательно клеймить молодого офицера негодяем и распутником. Он спас героиню в духе благороднейших традиций рыцарей «Круглого стола». Когда она упала в обморок, он осторожно уложил ее на диван. Она лежала неподвижная и спокойная, будто спала. Его охватило любопытство, как же выглядит нижняя часть ее тела без одежды. Тем более, он знал, что сделать это очень просто: достаточно только задрать ей юбку до пояса, и она предстанет перед ним совершенно обнаженной – в те времена еще не знали трусиков. Он сделал это осторожно, боясь, как бы она не пришла в себя, скользнул рукой между бедрами и раздвинул ей ноги. Затем ему уже было все равно – проснется она или нет. Внезапно для него стало самым важным поскорее стянуть с себя тугие рейтузы и слить воедино их обнаженные тела. Он так и поступил и с удивлением обнаружил, что легко, без труда, сразу же проник в нее, мгновенно испытав оргазм. Пристыженный, он отпрянул от нее, ожидая, что прекрасная графиня зашевелится, но та продолжала лежать спокойно и неподвижно. Он быстренько привел в порядок ее одежду, затем поступил так же со своей (именно в такой последовательности), затем вышел и принес воды. Когда он вернулся, графиня уже сидела на диване и принялась горячо благодарить своего спасителя. Весь вопрос в том, подозревала ли она, что незнакомец лишил ее девственности, или нет. Но она была так потрясена случившимся, что ничего не заметила… Да, Клейст прекрасно понимал, что доведенное до крайности, возбужденное мужское любопытство, в неудержимом стремлении познать женщину, – как сухая почва, жаждущая влаги. Гете также кое-что понимал в этом. Что же еще, как не распаленное мужское любопытство, заставило Фауста соблазнить Маргариту? Она ведь была всего лишь простая крестьянская девушка, к тому же, не обладающая слишком броской красотой. И если бы он был для нее всего лишь доктором, то испытывал бы к ней исключительно отцовские чувства. Но она отличалась от него, он даже толком не представлял, что обычно носят крестьянские девушки под воскресными нарядами, а ему очень хотелось узнать это.
То же произошло и со мной, поэтому на следующее утро я чувствовал относительное безразличие к Хельге. Она после той ночи уже полностью раскрыла себя, у нее уже не было тайн, возбуждающих мое мужское любопытство: я увидел ее поражение, ее лень, ее жажду внимания и утешения. И я вновь обрел былую уверенность в себе. До этого одна лишь вещь зацепила мое любопытство: носила ли она чулки или колготки. Когда я вошел в нее первый раз – это был естественный секс, такого рода секс хорошо знаком животным во время совокупления. После этого наше сознание освободилось от сексуального влечения…
После той встречи она написала мне дважды: в первый раз она сообщила о своей новой связи с пожилым директором какой-то компании, а во второй раз рассказала о том, что обручилась с молоденьким студентом в штате Сан-Франциско. Она умерла, и я не успел ответить на второе письмо.
Известие о ее смерти подействовало на меня, как удар, мгновенно вернувший меня в действительность. Я вдруг осознал, что усталость от лекционного турне – обманчивая. Она – результат той самой непрочности контакта с реальной действительностью. Этот отрыв от действительности и послужил причиной ее самоубийства. Наша последняя встреча – в тот же день ночным рейсом я вылетал в Сан-Франциско – произошла на квартире Джима Смита. Она поставила на проигрыватель пластинку. Но мы не услышали музыки – повисла напряженная тишина. Джим проверил громкоговорители, приложив к ним поочередно ухо, затем внимательно изучил иглу – проверил, не запылилась ли она. Ничего не обнаружил. Тогда я высказал предположение, что звукосниматель завис над пластинкой из-за неисправности устройства, охраняющего поверхность пластинки от царапин. Джим встал на четвереньки, внимательно все осмотрел и заявил, что все в порядке: игла доходит до поверхности пластинки. Тем не менее, на всякий случай, потрогал пневматическое устройство руками… и сразу же вся комната заполнилась музыкой. Он опустил иглу на какие-то ничтожные доли дюйма – зазор между пластинкой и иглой был таким мизерным, что его невозможно было заметить невооруженным глазом. Но сколь же заметными были его последствия!
Больше всего меня поражает разрыв между разумом и действительностью. Чрезмерная скука расширяет его, точно так же воздействует и усталость. Этот разрыв может быть и совсем незначительным, но, несмотря на все наши целеустремленные усилия, мы не можем достигнуть контакта с реальностью. И вдруг неожиданное потрясение наполняет все наше существо музыкой, и мы начинаем сознавать, что этого контакта раньше не было. Мы обманывались. Мы; находились в собственном вакууме, медленно душившем нас до смерти.
Позже. Во время перелета в Нью-Йорк
Я должен быть благодарен Хельге: ее смерть вывела меня внезапно из состояния безволия, в которое я позволил себе погрузиться, отдавшись течению обстоятельств. Человеческие существа подобны автомобильным шинам: чтобы достигнуть наилучшего результата, нужно постоянно сохранять их накачанными. Если шина спустила, а вы едете со скоростью несколько миль в час, то вы ее окончательно погубите. То же самое происходит и с вами, если ваша воля ослаблена. За последнюю неделю я допустил, чтобы моя воля ослабла, и еще удивляюсь, почему я так измотан.
Де Сад утверждал, что все люди – садисты, ибо даже самые добродетельные и милосердные испытывают какое-то странное удовлетворение, размышляя над бедами и несчастьями ближних. Он прав, но все это не имеет ничего общего с садизмом: по какой-то необъяснимой причине скука принуждает нас терять всякое чувство реальности. На первый взгляд, вполне можно допустить, что человек, спасенный из палатки на Южном Полюсе, на всю оставшуюся жизнь застрахован от скуки, так как в любой момент жизни он воспринимает все, что с ним происходит, как должное – ему достаточно вспомнить, как близок он был к смерти, и любые обстоятельства покажутся ему просто замечательными, независимо от того, насколько они безрадостны и унылы. На самом же деле, – такой человек способен испытывать точно такую же скуку, как и тот, кто всю жизнь проработал на одной и той же ферме, – если даже не большую. Несчастья других иногда пробуждают нас от наших снов и фантазий.
