За это он послал мне целую пригоршню сгнивших растений. Я должен сделать из них ванну для себя, чтобы превратиться в "ganzou" или, иначе говоря, получить посвящение. Собственно говоря, полагается мокнуть сорок дней в этой ванне, пока она совершенно не испарится, но мне было разрешено ограничиться сокращенным испытанием. Я выбросил эту гадость в сорную корзину, но зато из любви к Аделаиде вынужден был съесть второй дар: "verver" — смесь из маиса и крови. Она была отвратительного вкуса… Теперь я достаточно подготовился к тому, чтобы завтра ночью быть принятым в число жрецов черта…
22 ноября
Мне стоит огромных усилий держать перо. Рука дрожит и не слушается. Два дня я пролежал на диване и еще сегодня чувствую себя словно в лихорадке. Все мои кости как будто разбиты. Аделаида все еще лежит в постели. Неудивительно после такой ночи! Если бы я описал моему брату свои приключения, думаю, что на этот раз благочестивый советник консистории возвратил бы мне приложенный чек…
Бог ты мой, как у меня болит спина! Каждое движение заставляет меня кричать. И я слышу, как Аделаида стонет в своей кровати. Перед этим я был у нее: она не говорит ни слова, а только тихонько плачет и целует мою руку. И я не могу даже поверить, что этот бедный зверек — та самая жестокая жрица, которая судорожно сжатыми, окровавленными руками…
Расскажу все спокойно. Аделаида отправилась еще утром. Я после полудня вскочил на своего коня; мои верные браунинги были засунуты в сумку. Я знал дорогу к "гонфу" и к заходу солнца был уже там. Еще издалека я услышал раздававшийся в лесу гомон возбужденных голосов и звон железных треугольников. Большая лужайка была полна черных тел; все поснимали с себя одежду и имели красные набедренные повязки. Они пили из пузатых бутылок, пробегали по дорожке мимо заостренных кольев, на которых теперь были насажены живые черные и белые курицы, и с криком разбивали бутылки под божественным земляничным деревом. Меня, очевидно, ждали: двое негров подошли ко мне, привязали моего коня к дереву и повели меня по дорожке. При этом они поливали из глиняных кружек кровью жалко клохтавших и трепыхавшихся на кольях куриц, словно цветы в горшках. Перед входом в храм мне всунули в руку пустую бутылку, и я разбил ее под земляничным деревом. Вслед затем мы вошли в храм, и все устремились за нами. Стиснутый голыми телами, я очутился близ корзины со змеёй. Мощные смоляные факелы торчали на высоких балках и дымили и бросали красное пламя сквозь открытые отверстия в крыше в ночную темноту. Мне показался красивым этот красный отблеск на черных блестящих телах. Я должен сказать, что это создавало определенное настроение.
Рядом с корзиной висел огромный котел, и под ним горело пламя. Здесь же сидели, скорчившись, барабанщики около барабанов: Гун, Гунтор и Гунторгри. Позади них стоял огромного роста детина, игравший на колоссальном барабане Ассаунтор, обтянутом кожей умершего папалои. Все быстрее и быстрее дрожали колотушки барабанщиков и все громче грохотали барабаны в переполненном народом пространстве.
Служащие при храме — "avalous" — оттеснили толпу к стенам и освободили небольшое пространство посредине храма. Они бросили на землю сухое дерево и хворост, воткнули горящий факел — и на крепко утрамбованном земляном полу загорелся яркий костер. Затем они ввели в круг пятерых адептов — трех женщин и двух мужчин, которые только что отбыли сорокадневное посвящение в протухлой ванне, столь счастливо миновавшее меня. Барабаны замолчали, и из толпы выступил папалои.
Это был старый худощавый негр. Как и все другие, он не имел никакой одежды, кроме двух связанных вместе красных платков. Кроме того, на голове у него была повязана голубая лента, из-под которой ниспадали отвратительно всклоченные пряди волос. Его помощники, низшие жрецы, подали ему большой пучок волос, обломков рогов и травы, и он медленно рассыпал все это в пламя. При этом он воззвал к небесным близнецам — Сауго, Богу молнии, и Бадо, Богу ветра, — и просил их раздуть священное пламя. Затем обратился к дрожащим адептам и приказал им прыгать в огонь. Джионы подталкивали и подгоняли тех, кто медлил окунуться в священное пламя, и это было великолепное зрелище, когда трепетные черные тела стали прыгать через огонь взад и вперед. Но вот они закончили ритуал, и папалои повел их к дымящемуся котлу около корзины со змеей. Он обратился теперь с молитвенным воззванием к божественному индюку, Опэ-тэ. В его честь адепты должны были теперь опустить руки в кипящую воду, вынуть оттуда куски вареного мяса и подать верующим на больших капустных листьях. Страшно обожженные и ошпаренные руки стали погружаться в кипящий бульон, и это тянулось бесконечно долго, пока последний из присутствующих не получил своей порции мяса на капустном листке. И только тогда тощий старик принял их в свою общину в качестве равноправных членов во имя Аташоллоса, великого мирового духа, и передал их наконец родственникам, которые сейчас же стали залечивать мазью их обожженные конечности.
Мне было очень интересно знать, не потребует ли этот человекоподобный жрец такой же церемонии и от меня? Но на меня не обращали никакого внимания. Мне протянули только на капустном листе кусок мяса, и я ел его, как и остальные.
Джионы подбросили дров в огонь и утвердили над костром копье. Затем они притащили за рога трех козлов — двух белых и одного черного — и поставили их перед папалои. Последний ударил каждого козла огромным ножом в горло и медленно отделил голову от туловища. Затем поднял обеими руками отрезанные головы вверх, показал их сначала барабанщикам, а потом всем верующим и, посвятив их владыке хаоса, Агау Кота Бадагри, бросил головы в кипящий котел. Джионы собрали в большие сосуды кровь козлов, смешали ее с ромом и подали ее всем присутствующим для питья, а затем содрали кожу с животных и насадили их на копье над костром.
И я пил вместе с другими — сначала один глоток, а потом еще и еще… Я почувствовал, что во мне вздымается какое-то странное опьянение, дикое, жадное опьянение, какого я еще никогда не испытывал. Я совершенно потерял сознание своей роли как безучастного зрителя и все более и более чувствовал себя участником всего этого дикого зрелища.
Джионы выложили из кусков угля черный круг рядом с огнем, и туда вступил папалои. Он благословил жарившихся козлов и громко обратился к богу Аллегра Вадра, который знает все. Он просил просветить его, жреца, и всю общину верующих. И бог ответил через него, что все просветятся только тогда, когда насладятся козлиным мясом. И черные физиономии прыгнули к копью и стали рвать руками горячее полусырое мясо и пожирать его. Они ломали кости и обгладывали их длинными зубами, а затем швыряли их через отверстия в крыше в ночную темноту в честь великого бога Аллегра Вадра.
