вратам. – Приходят в упадок. Железо ржавеет. Строения превращаются в труху. Листья высыхают и крошатся. Остается лишь пыль и пепел. Неудивительно, что сложно поддерживать чистоту. – Мрак наставляет костлявый палец на дверь. – Кровь должна быть на железе. Не на земле. Не на камне. Не на плюще. Кровь на железе. Это и есть ключ.
Хозяин ведет ногтем по багряной отметине на двери, и мусор отслаивается, хлопья осыпаются, обнажая нетронутый металл.
– Нет, – шепчет Мэтью, и с лица его сбегают последние краски.
– А теперь, – провозглашает чудовище, – мой коронный фокус!
Он кладет ладонь на створку и легко толкает ее. Та распахивается.
Распахивается в летнюю ночь, в разросшийся сад, в буйство цветов и листвы.
В Галлант.
– Нет! – ревет Мэтью, прижимаясь к клинку солдата, и на горле Прио́ра появляется тонкая красная линия. Коротышка цокает языком, а Оливия в ужасе смотрит, как хозяин дома проходит через врата.
Даже во тьме видно расползающиеся вокруг него тени, они разливаются по траве, пожирают землю и все живое.
Повелитель откидывает голову, задирая подбородок к сияющей луне и небу, усыпанному звездами. Глубоко вдыхает, а вокруг него сохнет и погибает трава. Темные как ночь волосы завиваются, кожа похожа уже не на бумагу, а на мрамор, а потрепанная ткань плаща превращается в роскошный бархат.
Он уже не истощенная тварь, а ужасное в своей красоте создание.
Не чудовище, не хозяин дома, не демон, которого держат в клетке за стеной. В этот миг он – сама Смерть.
Мрак смотрит яркими, словно две луны, глазами, в проход на Оливию, и взор его таит в себе какую-то нежность.
Затем улыбается и говорит глубоким как сама полночь голосом:
– Прикончите их.
Солдаты ухмыляются. Смерть исчезает за стеной, и здоровяк сжимает Оливию, не давая дышать, а коротышка запускает руку в волосы Мэтью и заставляет его запрокинуть голову.
Оливия извивается, стараясь глотнуть воздуха и что-то придумать, но время словно замедляется, как замедляется и сам мир вокруг, остается лишь свет и тени, лезвие у горла Мэтью и луна за стеной.
Оливия бьет солдата головой, надеясь достать до подбородка, но он слишком большой, а она слишком мала, и затылок ее ударяется всего лишь в закованное доспехи плечо.
Больно так, что звезды из глаз. Но эта боль ведет к озарению.
Доспехи!
Казалось, между стражами они были распределены случайно. У этого шлем, у другого нагрудная пластина, у третьей перчатка, у четвертого наплечник.
Но случайности здесь места нет.
Все, что создает хозяин, возрождается из кости. У отца Оливии был его зуб. У худощавого существа – ребро. Доспехи защищают одолженные части. А без них…
Оливия изо всех сил извивается и лягается, стараясь высвободить руку и дотянуться до клинка, что висит в ножнах на бедре солдата.
Она выхватывает оружие и вслепую бьет противника в бок; кажется, тому даже не больно, зато от неожиданности он ослабляет хватку. Оливия вырывается, но убегать не спешит. Она разворачивается к солдату и налетает на него с мечом; металл, словно колокол, звенит об металл.
Коротышка настороженно смотрит на них, все еще держа клинок у горла Мэтью, но здоровяк лишь награждает Оливию скучающей улыбкой. Пока та не наносит новый удар – на сей раз по коже, что скрепляет наплечник, и ремень лопается. Доспех падает, и вместе с ним увядает и ухмылка солдата: в серебристом свете виден белый изгиб ключицы. Тень делает шаг назад, но Оливия, замахнувшись, третий раз опускает меч ему на плечо, выбивает ключицу, и та летит на траву. Ярость мимолетным облаком искажает лицо здоровяка, но он уже рассыпается прахом.
Оливия оборачивается: последний солдат смотрит на нее, широко распахнув глаза, а в них – дикая ярость. Подняв меч, волчица опускает клинок на грудь Мэтью. Однако не только она наблюдала за боем. Мэтью перехватывает лезвие и из последних сил цепляется за перчатку, пытаясь содрать защиту, но коротышка вырывается на свободу и отпрыгивает в сторону. Миг – и тень вне досягаемости, сливается с темнотой.
Подбежав к кузену, Оливия тащит его из мрака к распахнутой двери. Десять шагов, пять, один – и вот, наконец, они минуют врата, вырываясь…
Вырываясь в тепло, к мягкой земле, к запаху дождя и ароматам ночи. Вырываясь к Галланту.
Опустившись на четвереньки, Оливия смотрит, как перчатки стекают с ее рук, и на бесплодной почве теперь покоятся лишь полоски пепла. Магия исчезает за стеной.
Хозяин дома выглядит живым как никогда. Он идет по саду, поглаживая головки цветов, – гниль, словно огонь, пожирает стебли и лепестки, оставляя после себя лишь гибельный черный поток.
С тех пор как Смерть вырвалась за порог, плющ разросся, и его жесткие плети распахнули врата, что зияют теперь разверстой пастью.
Нельзя закрыть дверь, не очистив сначала проход. Поблизости на земле лежат две лопаты. Одну из них Мэтью вручает Оливии.
– Начинай счищать их, – велит он, берет другую лопату и припускает по холму вслед за Смертью.
Оливия рубит плющ, но усилия тщетны, и тогда она набрасывается на него с голыми руками; колючки раздирают кожу на ладонях. Она украдкой оглядывается: там, на склоне, Мэтью догоняет темный силуэт и замахивается на него лопатой. Однако та даже не касается мрака. Взмах плащом – и железо покрывается ржавчиной, а древко пожирает гниль. Лопата разваливается у Мэтью в руках.
Он отступает, а монстр поворачивается к нему, сияя бельмами глаз.
– Ты – ничто, – заявляет он морозным голосом.
– Я – Прио́р, – решительно отзывается Мэтью. Он безоружен, его руки пусты, лишь испачканы кровью. Он поднимает ладонь с багряными пятнами, в точности как статуя в фонтане. – Один раз мы уже тебя связали, свяжем и снова.
Ночь раскалывает громоподобный смех.
Оливия продолжает отдирать плющ, хотя у нее ничего не выходит, дверь заклинило, и даже если Мэтью найдет способ загнать тварь обратно…
«Нет надежды», – выстукивает сердце в груди Оливии. Нет надежды, от смерти ни сбежать, ни спрятаться, смерть не победить. Но Оливия не останавливается. Она ни за что не остановится.
– Оливия! – кричит Мэтью; голос его звенит во тьме, и она старается, старается изо всех сил.
Плющ наконец начинает с треском поддаваться.
– Оливия! – снова зовет кузен.
Ботинки грохочут по земле, ломается большущий стебель,
