дверь со скрипом высвобождается, Оливия поднимает взгляд и прямо перед собой видит волчицу и взмывающий в воздух меч.
Оливия не закрывает глаза.
И гордится этим. Она не зажмуривается, когда меч летит вниз. Удар, и Оливия тяжело падает на землю. Ждет боли, но той нет. Гадая, почему не умерла, она смотрит вверх и видит Мэтью. Мэтью, который стоит на ее месте. Который оттолкнул Оливию прочь за миг до того, как клинок разрубил бы ее. Мэтью, замершего в проеме ворот. Меч прошел насквозь, и острие, будто шип, торчит из спины кузена.
Оливия кричит.
Кричит безмолвно, но крик звенит у нее в груди, отдается в костях. Только его она и слышит, вскакивая на ноги и бросаясь к двери, бросаясь к Мэтью.
Слишком поздно она оказывается рядом.
Слишком поздно бьет лопатой по перчатке солдата, перерубая руку. Слишком поздно – ухмыльнувшись, волчица рассыпается прахом вместе с перчаткой и мечом. Мэтью делает шаг назад – единственный неровный шаг – и падает, и Оливия опускается на землю с ним.
Руки беспокойно гладят его по груди, стараясь унять кровь. Мэтью кашляет и морщится.
– Останови его, – умоляет он и, когда Оливия не двигается с места, крепко хватает ее за руку. – Оливия, ты – Прио́р.
Дрожь пронзает ее.
Тяжело сглотнув, Мэтью повторяет:
– Останови его.
Оливия кивает. Заставляет себя подняться, разворачивается и бежит к саду, готовясь дать бой Смерти.
В восемь лет Оливия решила жить вечно. Странная блажь, что однажды диким сорняком проросла в ее сознании. Возможно, это случилось после того, как она нашла кота у сарая, или когда поняла, что отца у нее нет, а мать не вернется.
Или это было в ту пору, когда заболела одна из младших девочек. Или когда директриса заставила воспитанниц усесться на жестких деревянных скамьях и изучать жития великомучеников.
Оливия не помнит точно, когда к ней пришла эта мысль. Только что та вообще появилась. Просто в какой-то миг Оливия решила, что другие могут умереть, а она – нет.
Вроде бы вполне разумно.
В конце концов, Оливия всегда была упряма. Если смерть когда-нибудь явится за ней, она будет сражаться. Как сражалась с Анабель, как сражалась с Агатой, как сражалась со всеми, кто вставал у нее на пути. Она будет сражаться и победит.
Разумеется, способа победить смерть Оливия не знала. Решила, что, когда придет время, придет и знание. И вот время пришло. Она все так же не знает.
Под ногами в пыль рассыпается трава, Оливия мчится по тропинке мимо увядших цветов и усохших деревьев, трухлявых арок и крошащегося камня. Она нагоняет человека, который вовсе не человек, хозяина другого дома, монстра, что создал ее отца и убил мать, и бросается к нему.
Прижимает ладони к плащу, стараясь воззвать к силе, которой обладала за стеной, представляя, как тянет ее назад, высвобождает из его хватки сад, отнимает жизнь, что он крал каждым своим шагом, забирает глянец мрамора с его щек и блеск локонов. Впивается пальцами в Смерть, пытаясь обратить ее вспять.
Он лениво опускает на нее взор белых глаз.
– Глупая мышка. – Голос его трещит, как дерево, сраженное бурей. – Здесь у тебя власти нет.
Ладони – там, где они касаются его плаща, – пронзает холод, Оливию окутывает зубодробительная усталость, острая жажда закрыть глаза и уснуть. Она старается освободиться, но руки лишь увязают глубже, словно он – бесконечная пропасть без костей. Нужно что-то делать, но ледяная дрожь сковывает тело, нет сил дышать, думать, нет…
Но тут тишину ночи прорезает выстрел.
На вершине холма стоят Ханна и Эдгар.
Пошатнувшись, Оливия вырывается. Перед глазами все плывет. Эдгар второй раз целится в Смерть и стреляет, но пуля тает в воздухе прямо над развевающимся плащом. Они не могут его убить и знают это, но готовы умереть, защищая Галлант, ведь это их дом.
Они погибнут за него и останутся здесь, словно…
Словно гули.
Тонкие, словно пальцы, тени скользят по тропинке, убивая на своем пути каждый листик и стебель, и тянутся к Ханне, к Эдгару, но Оливия бросается между Смертью и Галлантом.
«Помогите! – взывает она, пытаясь пробиться к ним, как корни сквозь почву. – Помогите защитить наш дом».
И тогда они появляются. Восстают прямо из-под земли. Выходят из гущи фруктовых деревьев, выскальзывают из дома. Ханна и Эдгар смотрят, широко распахнув глаза, как призраки устремляются в загубленный сад, чьи границы озарены магией и светом луны.
Оливия тоже смотрит. Смотрит, как пробирается сквозь заросли роз ее мать с развевающимися волосами, как шагает вперед дядя, сжимая кулаки, смотрит на старика и юную девушку и еще десяток незнакомых лиц. Они идут, вооружившись лопатами и клинками.
Смерть снисходительно глядит на нее и произносит довольно:
– Мы уже проходили это, мышонок, разве не помнишь?
Конечно, она помнит.
Гули за стеной принадлежат ему.
«Но те, что в Галланте, – думает Оливия, – принадлежат мне».
Его ухмылка тает.
Он поворачивается к собравшимся вокруг гулям. Старым и молодым, сильным и истощенным. Скольких он сгубил? Скольких уморил? Внизу, у стены, за открытыми вратами стоят другие Прио́ры и ждут, чтобы утащить его домой. А впереди всех – мальчик, тот, что умер два года назад на той стороне.
Смерть рассекает рукой воздух, кое-кто из призраков начинает мерцать, но ни один не исчезает.
– Вы – ничто, – фыркает он, когда они подходят ближе. – Вам меня не убить.
И конечно хозяин прав. Смерть нельзя убить. Потому-то вы ее и изгоняете.
Призраки обвивают его будто плющом, теряя свои очертания в сплошной массе теней, и гонят через сад, в открытые врата, назад – за стену. Обрушиваются на него, словно волна на берег.
Оливия бежит следом, руки уже обагрены кровью – отчасти своей, отчасти Мэтью. Оказавшись у двери, она захлопывает створку, прижимая ладони к железу, и думает: «Своей кровью я запечатываю эти врата». Гудит, проворачиваясь, замок.
Дверь запечатана, та сторона скрыта железом и камнем. Сад окутывает тишина. Ночь замирает.
Ханна и Эдгар спешат к Оливии. К Оливии и фигурке, лежащей на склоне.
Мэтью.
Оливия первой добирается до него и падает на колени. Он такой неподвижный, глаза смотрят в небо. Ей страшно – вдруг он уже ушел, но тут она замечает движение век. Мэтью едва
