На море был полный штиль, но мы тем не менее убрали и закрепили все бом-брамсели и брамсели, потом подтянули к реям марсель и фор-марсель. Прямая бизань уже давно была убрана, ибо в последнее время ветер дул нам почти прямо в корму.
Мы как раз убирали фок, когда нижний край солнца коснулся далекой линии горизонта. Вскоре парус был закреплен, и я ждал только, чтобы мои товарищи, находившиеся на рее между мной и мачтой, перебрались с пертов на ванты и я смог бы сделать то же самое. Ждать пришлось почти целую минуту, и, не имея никаких других занятий, я коротал время, любуясь закатом. Именно поэтому я заметил то, на что при других обстоятельствах не обратил бы внимания.
Солнце опустилось за горизонт уже примерно до половины, сделавшись похожим на огромный, слегка приплюснутый купол, сделанный как будто из тускло-малинового огня. Именно в этот момент я заметил справа по носу легкую дымку, которая поднималась над поверхностью океана, затмевая солнце, светившее теперь несколько слабее, словно его лучам приходилось пробиваться сквозь густой туман или дым. Странная дымка на глазах становилась плотнее и начинала клубиться; грязновато-серые сгустки тумана, в просветы между которыми били багровые лучи закатного солнца, приобретали самые невероятные формы, напоминая то ли фантастических животных, то ли сказочных великанов. Пока я смотрел, странный туман, клубясь, поднимался все выше и вскоре принял очертания трех высоких конических башен, выраставших из низкого, вытянутого вдоль горизонта основания.
Клубы тумана продолжали то сходиться, то расходиться, и вскоре я понял, что вижу как бы нарисованную им в воздухе тень огромного трехмачтового корабля. Почти одновременно до меня дошло, что тень эта движется! Сначала она была развернута бортом к еще не до конца севшему солнцу, но теперь разворачивалась к нему кормой. Нос призрачного судна описывал плавную дугу, а три башни — три мачты — сближались, пока не слились в одну. Теперь чудовищный корабль был нацелен прямо на нас; больше того, с каждой секундой он заметно увеличивался в размерах, становясь одновременно все менее различимым в сгущающихся сумерках.
От закатившегося солнца осталась только тонкая золотая полоска, но небосвод все еще был окрашен в багряно-золотистые тона, и на фоне его мчался на нас на всех парусах почти прозрачный корабль-призрак, сотканный из соленого морского тумана. Вскоре сумерки сгустились еще больше, и в наступившей полутьме мне показалось, что таинственное судно погружается в океан. Оно не тонуло, нет — просто уходило под воду, и когда солнце погасло совсем, размытые очертания его верхних парусов окончательно растворились в густо-серых тенях подступающей ночи.
— Эй, Джессоп, ты что там, заснул? — услышал я голос второго помощника, который тоже поднялся на фок, чтобы помочь нам убрать паруса. — Давай вниз!
Я вздрогнул — просто чудо, что я не свалился с рея! — и огляделся. Все мои товарищи уже спускались по вантам вниз, и я оставался на мачте один.
— Есть, сэр, — машинально откликнулся я и двинулся вдоль рея к вантам. Вскоре я уже был на палубе, однако охвативший меня наверху страх не проходил. Я был ошеломлен и напуган, но сильнее всего томило меня тревожное предчувствие, которое не мог облечь в слова.
Когда пробили восемь склянок, я после переклички отправился на ют: пришел мой черед стоять за штурвалом. Я, однако, еще не пришел в себя, и поначалу в голове у меня было совершенно пусто — не мог даже сосредоточиться на управлении кораблем, и все мои действия носили чисто машинальный характер. Со временем, однако, этот своеобразный ступор прошел, и я вновь начал воспринимать все, что происходило вокруг. Происходило, впрочем, немногое: океан был совершенно спокоен, ветра не было, и даже непрекращающийся скрип рангоута, казалось, на время затих.
В штиль штурвальному делать абсолютно нечего. Вместо того чтобы торчать на юте, я мог бы с тем же успехом сидеть в кубрике и курить трубку. Внизу, на главной палубе, горели развешенные на вантах фок- и грот-мачты светильники, но они давали света меньше, чем можно было надеяться, поскольку в большинстве своем это были сигнальные фонари с глухой задней стенкой, дающие направленный свет.
Впрочем, и о фонарях, и о штиле, и о непроглядном ночном мраке за бортом (ночь выдалась на удивление темная) я вспоминал лишь время от времени, да и то вскользь, так как теперь, когда возможность думать снова вернулась ко мне, я размышлял почти исключительно о странном тумане, поднявшемся из моря и принявшем форму огромного корабля, а потом снова растаявшем. Потом я поймал себя на том, что пристально вглядываюсь в темноту на западе или испуганно озираюсь по сторонам. Ничего удивительного в этом не было: я слишком отчетливо помнил, как сотканный из тумана фантом гигантского парусника развернулся и помчался к нам. Это последнее впечатление, полученное перед самым наступлением темноты, глубоко врезалось в мое сознание, и теперь я невольно искал взглядом таинственный корабль, ибо мне продолжало казаться, что он находится где-то поблизости. Эта мысль пугала меня до дрожи, с которой я никак не мог совладать; больше того, с каждой минутой во мне росла уверенность, что вот-вот должно произойти что-то скверное.
Но пробили уже две склянки, а все вокруг по-прежнему было спокойно — однако и это спокойствие казалось мне странным. В ночной темноте и тишине мне чудилась опасность, поскольку помимо замеченного мною туманного фантома я не мог не вспоминать и о четырех огромных тенях, грозно маячивших под маслянистой водной гладью с нашего левого борта. Каждый раз, когда думал о них, я был рад, что у нас на палубе горит какой-никакой свет, хотя и гадал, почему ни одного фонаря нет на вантах бизани. Мне очень хотелось, чтобы там тоже повесили хоть один светильник, и я твердо решил сказать об этом второму помощнику, как только он подойдет ко мне. Второй помощник, по своему обыкновению, стоял у среза юта, опершись на ограждение, но не курил: в противном случае я бы видел, как тлеет в темноте огонек его трубки. Судя по всему, он тоже был обеспокоен. Трижды с начала вахты второй помощник спускался на главную палубу, и я был почти уверен, что он ходил взглянуть, не покажутся ли за бортом какие-то признаки близкого присутствия четырех таинственных кораблей. Впрочем, ночью их вряд ли можно было разглядеть.
Дежурный хронометрист отбил три склянки, ему ответил судовой колокол на носу. Эти звонкие удары заставили меня вздрогнуть, так как мне показалось — рынду бьют над самым моим ухом. Обычно я реагировал на знакомые звуки гораздо спокойнее, но сегодня ночью даже самый воздух над палубой был каким-то странным. Что в нем такого странного, я так и не успел разобраться, поскольку еще до того, как второй помощник отозвался на уставное «Полный порядок на борту!» впередсмотрящего, наверху раздался лязг и грохот бегучего такелажа, донесшийся с левой стороны грот-мачты. Почти одновременно я услышал пронзительный визг бейфута[100] и понял, что кто-то или что-то раздернул[101] гардели грот-марселя. Что-то громко треснуло, потом послышался глухой удар — это застрял, зацепившись за что-то, падающий рей.
