Но даже если бы остальные отплыли без нас — а они бы так не сделали — за один день невозможно преодолеть море. Как они вернулись?
Будь готова сражаться. Мысль Мельтиара была приказом — словно мы снова оказались на войне и вокруг кипело сражение. Мне стало легче. Но не подавай виду.
— Когда лагерь скроется из виду, — сказал он вслух. — Я перенесу нас к морю.
Темнота опалила меня, затмила свет и звуки, лишила дыхания на миг, — и тут же схлынула. Осталось лишь ее эхо: острое покалывание на коже, горечь на губах, неуловимый вкус боли. Все то, о чем Мельтиар молчал, пока мы шли по пустынной равнине, под шелест ветра и крики незнакомых птиц.
Если он чувствует каждого предвестника, знает, когда гаснет каждая звезда, — то что же было с ним на войне? Как он выдержал столько смертей?
Мельтиар мотнул головой, словно отбрасывая мои невысказанные слова, и пошел вперед, увлекая меня за собой. Соленый ветер бил в лицо, небо застилали облака, низкие, текучие, — солнце осталось позади, над вытоптанной равниной. Темная рябь бежала к горизонту, — беспокойное море, такое далекое, будто я смотрела на него с высоты, как птица.
Лишь когда Мельтиар остановился, я поняла, куда перенесла нас темнота.
Земля обрывалась у наших ног, уходила вниз обрывами желтых и серых скал. Ни деревца, ни травинки на уступах, лишь ветер и соль, а внизу — темное море, бескрайняя бездна, древний враг.
Мне показалось — скалы стали шаткими, вот-вот уйдут из-под ног, земля предаст меня и небо опрокинется. Борясь с наваждением, я стиснула зубы и поспешно отвела взгляд.
И увидела бухту, где был наш лагерь.
Пещеры не были видны отсюда, лишь отмель и знакомые острые скалы, за которыми мы прятали лодки, — так странно было смотреть на них с высоты. Ни отблеска огня, ни дыма, ни движения, — все тихо.
Мельтиар сжал мою ладонь. Его ярость и раскаяние обожгли меня, как темнота, и я поняла, на что он смотрит.
Рифы вздымались из прибоя словно обглоданные кости, а среди них чернели обломки. Даже отсюда я различала крутой изгиб борта, мачту, похожую на сбитое грозой дерево, черную ткань парусов, зацепившуюся за камни, качающуюся на волнах.
Наш корабль, пересекший бездну, вышедший невредимым из шторма, — стал добычей моря.
Но где те, кто оставался на палубе?
Я обернулась к Мельтиару, но он не встретился со мной взглядом. Стоял неподвижно, смотрел вниз, и чувства, горящие в его ладони, были страшными, как бесконечное падение.
Неверное решение.
Я ошибся. Моя вина.
Черные обломки среди пенящихся гребней, след силы войны — моей силы — почти исчезнувший, погребенный под волнами. И голос чужой магии, далекий, но различимый.
Моя вина.
Я должен спуститься вниз, должен узнать, кто убил мой корабль.
Хочу сделать шаг, призвать темноту, но она бьется в моей груди, как в клетке. Хочет повиноваться мне, хочет меня защитить — но не может. Воспоминания встают передо мной, заслоняют небо.
Я пытаюсь сопротивляться — сейчас не время, не время! — но прошлое сияет, ослепляет, давит меня со всех сторон. Говорит: «Ты хотел все помнить. Помни!»
И я помню.
Я помню себя — но едва себя узнаю. Я сокрушен, моя душа кровоточит, она разрезана смертью Амиры, уходом Рэгиля, предательством Лаэнара, прощанием с Арцей. Губы еще помнят ее поцелуй и горечь слез, — но Арца далеко, внизу, и я не смог ответить, вернусь ли к ней.
Мои мысли падают сквозь разрывы души, сознание искажено и бессвязно — но я не понимаю этого. Я знаю только одно: моя вина огромна, и мое время кончилось, моя жизнь кончается вместе с ним. И это справедливо.
«Но ты победил!» Чей-то голос внутри меня — должно быть мой собственный голос из детства. «Ты родился и жил для победы!»
Этот голос придает мне сил, и я делаю шаг, покидаю ослепительный свет источника.
Мои старшие звезды ждут меня. Стоят полукругом в сумрачной пещере, отблески звездного сияния текут по волосам и лицам. Цэри, Сэртэнэ, Ильминар, Эйяна и Эрэт ждут меня. Я иду к ним, и каждый шаг дается с трудом — так тяжела моя вина.
Из-за меня — их предвестника — предательство проникло в самое сердце города. Из-за меня отчаяние накрыло самых лучших. Из-за меня все в смятении.
Останавливаюсь, смотрю на старших звезд. Но почти не вижу лиц — все расплывается, остаются лишь блики и преломление света. Но даже так — они прекрасны. Я не хочу умереть без памяти о них.
Я говорю:
— В том, что случилось — виноват я.
Мгновение тишины, а затем я слышу голос Сэртэнэ:
— Тогда мы будем судить тебя.
Я чувствую сияние источника за спиной, ощущаю тихие прикосновения пещерного ветра. Слушаю тишину — никто не произносит ни слова, но до меня доносится движение беззвучной речи. Сэртэнэ, Эрэт, Ильминар, Эйяна и Цэри молча обсуждают, что делать со мной. Я пытаюсь заглянуть им в глаза, но вижу лишь свет, лишь мерцание звезд.
Я жду. Сердце бьется, тяжело и ровно, и от каждого удара душа трескается и крошится все сильнее, осыпается черным песком. Сколько еще ударов сердца она выдержит? Я не могу больше ждать, я говорю:
— Убейте меня здесь, пока я все помню. Прошу вас. Пусть я умру, помня все.
Я заслужил смерть, я знаю это. Но заслужил и память — награду за победу.
Тишина становится абсолютной, словно смолк весь город, весь мир. Тишина заливает меня, каждую частицу кожи, каждый тлеющий уголок души.
Но безмолвие разрушается, я слышу голос. Единый голос пятерых старших звезд, сплетенный неразрывно, и не разобрать, где чья речь.
Мы прощаем тебя.
Так они говорят, но я не понимаю.
Но с этого дня не подходи к своим ближайшим звездам, не говори с ними. Это твое наказание.
Они замолкают, но тишина уже распалась, я слышу свое дыхание и шелест ветра, дальний гул вентиляторов, отголоски пещерного эха. Тень беззвучной речи вновь касается меня, словно круги на воде — но старшие звезды говорят не со мной. Приговор вынесен, им больше нечего мне сказать.
Я должен был умереть.
Для чего мне оставили жизнь?
Я хочу спросить об этом, но не могу. Я должен уйти, забыть, исчезнуть — темнота вспыхивает вокруг меня, безудержная и безумная, и я позволяю ей нести меня прочь.
Память все еще горит надо мной, но я снова могу дышать. Я чувствую себя пустым, рассеянным по ветру — должно быть таким я был, когда Бета нашла меня — но каждый глоток воздуха исцеляет, возвращает мне силы.
Возвращает смысл.
Я понимаю, что Бете больно — я слишком крепко сжал ее руку. Ее глаза потемнели от горя, от страха за меня. Я хочу вернуть им солнечный блеск, вернуть Бете надежду, — но что я могу сказать сейчас?
