— Просишь? — Насмешливое сочувствие пело в ее голосе. — Бедняжка Дэвид. Он умирает. — Она снова улыбнулась. — И я останусь одна на свете с этим прекрасным телом. Моей сестре больше не удастся никого не подпускать к этому коттеджу. У меня будет все, что захочу.
Что-то блеснуло в уме Дэвида, какая-то отдаленная надежда, призрак догадки.
— Коттедж, — повторил он и снова попытался встать. — Дом.
— Да, дом! — Теперь она смеялась открыто, не было нужды изображать сочувствие. — Мой дом. Замечательный, восхитительный дом!
Все кружилось перед его глазами, когда он ухитрился подняться на ноги. Но голова у него работала. По мере того как кровь, а вместе с нею жизнь уходили из его тела, уверенность крепла.
— Ты, кажется, говорила о Лос-Анджелесе? О Нью-Йорке? Как ты мечтала туда добраться? Ты же даже машину не можешь водить. Я не ошибся?
На ее лице появилось враждебное выражение. Она отшатнулась от него.
— Что ты плетешь?
Она изо всех сил старалась говорить презрительно, но ничего не выходило. Страх звенел в ее голосе, сочился из ее глаз.
— Ты обречена жить здесь.
Теперь он понимал абсолютно все. Полная ясность царила в его мыслях.
— Даже завладев телом моей жены, ты не можешь убраться отсюда! — Он цедил слова сквозь стиснутые зубы, сквозь прерывающееся дыхание. Он знал, что должен говорить. Каждое слово теперь безошибочно било в цель. — Ты здесь и умрешь. И что бы ты ни собиралась делать, ты останешься узницей этого злосчастного дома.
— Ты просто идиот, — бросила она, но лицо ее бледнело все больше и больше, она продолжала со страхом пятиться от него.
С внезапным усилием Дэвид бросился к ней. Она было отпрыгнула, но босые ноги заскользили по гладкому деревянному полу, и, потеряв равновесие, она упала на колено. Дэвид ухватил ее за правое запястье и рывком подтянул к себе.
— Что ты делаешь? — взвизгнула она.
Не отвечая, Дэвид стал тащить ее к разбитому окну. В глазах темнело, он терял последние силы. Сначала он сделает это, а потом можно умирать. Это единственное, на что у него должно хватить сил.
— Что ты делаешь? — повторила она слабеющим голосом.
Она попыталась оттолкнуть его, но не смогла. Воля наполнила его таким бешенством, что он даже не замечал, как убывают силы. Теперь он тащил ее к окну и не сводил глаз с его светлого квадрата. Левая рука его оставляла на полу кровавый след.
— Нет! — закричала она, вырываясь.
— Да! — Ярость в его голосе лишила ее сил. — Мы избавимся от тебя!
Она не смогла выдавить из себя даже слабого крика. Времени больше не было. Крик замер на ее губах, выдавая меру овладевшего ею ужаса, когда он взвалил ее тело к себе на грудь, прижал и бросился в разбитое окно навстречу тьме, ветру, мокрому песку, дождю. Падая, он старался держать тело Эллен так, чтобы самому оказаться внизу, чтобы при падении она могла выжить, чтобы умереть одному.
Секундами позже все было кончено. Удар. Боль. Тьма.
Дэвид бросил взгляд на окно. Отсюда, из спальни, была видна сверкающая под солнцем сине-зеленая гладь бассейна, позади которого сияли огни большого города. Каким далеким казался отсюда Логен-Бич, словно он находился в другом мире.
Единственным напоминанием о происшедшем был багровый шрам на запястье.
Единственным ли? А воспоминание, подобное сну — туманное и смутное? В его жизни был настоящий призрак. В какой жизни? Его жизнь протекает здесь, в Шерман-Оукс. В ней есть Эллен. Та Эллен, которая сейчас стоит под душем. В ней есть Марк. Тот Марк, который отправился с другом на вечеринку. В ней есть Линда и Билл, и его маленький внук по имени Питер Дэвид. Малыш, который сегодня шалил, сидя у него на коленях и заливаясь счастливым смехом. Вот таковы составляющие его жизни — надежные и цельные.
Дэвид снова осмотрел шрам на запястье. Со временем и он станет почти незаметным, сотрется, как стираются воспоминания. Даже сейчас, всего восемь месяцев спустя, он не мог отчетливо восстановить в памяти ту ночь. Слишком она была путаной, странной. Слишком глубоким был тот мрак, который окутал его беспамятством и от которого он очнулся лишь в госпитале. Рука была перевязана, Эллен сидела рядом, ее тревожный взгляд не отрывался от его лица, и на его улыбку она смогла ответить только всхлипыванием. Падение из окна и в самом деле оказалось для нее почти безвредным, не считая душевного потрясения. Во всяком случае, она сумела незамедлительно доставить его в госпиталь.
Начиная с этого момента воспоминания становились вполне ясными. Уже в самолете он сумел рассказать Эллен обо всем, что случилось с ними, начиная с вечера четверга. Конечно, ему пришлось объяснить участие во всем этом Марианны. Поэтому четыре с лишним часа полета до Лос-Анджелеса теперь были для него самыми тяжелыми. Слишком трудно было видеть, как сменяются на лице Эллен выражения боли, обиды, сожаления, которые вызвал его рассказ.
С того дня что-то ушло из их жизни. Дэвид сам не мог бы сказать, что именно. Искра огня, быть может. Во всех же других аспектах их отношения стали даже более близкими. Между ними больше не было тайн. Они говорили обо всем на свете: о своих горестях и радостях, о своем несходстве в отношении к жизни. Они считали, что брак их спасен, а если они и лишились чего-то, то это можно отнести к неизбежным потерям. Дэвид отнюдь не собирался возвращаться в прошлое. Ту искру, которую они утратили, теперь сменили глубина понимания и взаимное уважение, которых не было прежде. По его мнению, обретено было больше, чем потеряно.
Теперь его мысли много меньше были поглощены собственным «я». Ни разу он не испытал жалости к себе или искушения извинить свои грехи в отношении Марианны. Он должен ответить за свои поступки, даже если им и можно подыскать оправдания. Скорее объяснения, ибо оправданий у него нет. Никогда он не узнает, какова его доля в этом грехопадении и какова доля влияния той женщины-духа. Все, что ему известно, — это он знает точно: если бы не его былая порочность, этого могло не случиться. Та женщина искала и ждала своих жертв, но этой жертвой не мог бы стать любой человек. Она рассчитывала на таких, как он.
Но теперь, и бог тому свидетель, он не позволит себе быть таким.
Дэвид перевернулся на бок и стал смотреть на дверь в ванную комнату. Шум воды стих, Эллен сейчас выйдет. Он принялся лениво размышлять над тем, чем закончится сегодняшний вечер, — перспектива интимной близости манила его. Эта область их взаимоотношений также серьезно улучшилась, несмотря на утерю пресловутой «искры». Не была ли эта искра для него всего лишь отблеском незрелой, мальчишеской романтики? Пусть пропал тот неуправляемый жар, который отличал их отношения в молодости. Взамен него пришли чуткость и понимание, доброта и сердечность. Может быть, пришла и мудрость? Чувство товарищества?
