Старуха в последний раз осмотрела комнату – чистота как у ведьмы из пряничного домика, пахнет сушеными лесными травами. Все свои личные вещи – одежду, постельное белье, записки и даже ни разу не открытую кулинарную книгу, которую ей подарил кто-то из дачников в семидесятые – она сожгла накануне, и теперь эти стены ничего не могли сказать о той, которая была их душою почти целый век. Сентиментальной Марфа никогда не слыла, но когда она запирала дверь в последний раз, ей все же было немного не по себе. Для людей вообще все эти разнокалиберные «никогда» болезненны. Потому что в них нет ничего человеческого, они из мира Вечности, непостижимой и неизбежной.
Передвигалась старуха бесшумно – никто не видел, как она поле пересекла и скрылась в лесу. Сколько раз она нагибалась, чтобы пройти под разрастающейся елью и оказаться среди монотонного хора комаров и влажного мха. Этот лес помнил ее и юной, и матереющей, жестокой, и безразличной, как теперь.
Старуха отлично знала путь. Ей не нужно было видеть едва заметную, змеящуюся между темных деревьев тропку – ноги сами ее вели.
Мертвый маленький мальчик в болоте… Где-то совсем недалеко.
Бледное лицо Аксиньи, а рот – в крови, она сплевывает шматок сочащегося кровью мяса, и в глазах ее – желтоватый отсвет, она убегает в лес, на четвереньках, как животное, ловко перепрыгнув через поваленный ствол, отталкиваясь от земли босыми сильными ногами. Женечка, вся в черных горелых струпьях, бежит, расставив руки, как будто бы хочет принять кого-то в объятия, но ее никто не ждет, кроме смерти.
На долю Марфы почти не выпало безоблачных дней, только в раннем детстве. Длинная жизнь – сначала война, папина гибель, мамино вдовье равнодушие, потом – змеиное соседство Силы.
Знакомая тропка, знакомые запахи, знакомое ощущение, будто бы кто-то крадется за тобою, провожает. А если обернешься – Марфа точно это знала, – не увидишь никого, только темнота будет за твоей спиной. Темнота тоже знакомая – особенная, плотная и почти осязаемая. Ее тело не найдут, болото за несколько минут сжирает тела. До перекрестка идти час почти. Если потом свернуть налево, можно и к самому болоту вплотную подойти. Старуха всего однажды там была – много-много лет назад, Аксинья ей показала путь.
– Ты об этом месте просто знай, но без дела сюда не ходи. Дальше перекрестка тебе заходить не пристало. До перекрестка лес – друг твой и покровитель, после перекрестка – палач и обманщик.
– Зачем же показываешь дорогу, если опасно там?
Аксинья ответила странное:
– Затем, что если однажды ты поймешь, что тебе нужно сюда попасть, ты будешь точно знать, куда именно идти.
За годы Марфа так и не узнала, что подруга имела тогда в виду. Зато ей открылось другое понимание: если ты тонко чувствуешь мир, ты умеешь доверять ему, не ожидая объяснений. Сначала пришло твердое решение – с нее довольно – потом и образ перед глазами возник. Болото черное, пузырящееся, в ряску буро-зеленую облаченное. Болото ее могилой станет, а она – одним из его секретов.
На перекрестке Марфа задержалась. Она помнила всё, что случилось с ней здесь, так ярко, с такими подробностями, словно это было несколько минут назад. И животный ужас, который испарился, как лужица в полдень, как только она начала шептать заговор, и зеленый отсвет пламени, и пляс невидимого хоровода, и то ощущение, легкости, прозрачности, лопнувшей скорлупы, которое появилось сразу после того, как кровь из ее пальца излилась на старую газету. И как она танцевала, и как впервые почувствовала лес домом своим, стихией, ее породившей.
Марфа вспомнила, как много лет назад та, которой уже давно нет в живых, учила ее волком быть. Как они вместе стояли, выгнув спины и обратив лица к занавешенной облаками луне, и молодая Марфа не понимала, зачем все это. Ее смущало и тело голое, и этот хриплый вой, в небо темное направленный, от которого кровь стынет, который начинался, вроде бы, как игра, но за минуту распустился во что-то большее, нечеловеческое и страшное.
Она помнила, как искоса посмотрела на Аксинью, и ей в темноте померещилось, что у той черты поплыли, лицо вперед будто вытянулось, как у псоглавой девы из страшной сказки, и зубы даже длиннее стали – длинные желтоватые клыки. Потом Марфа зажмурилась, а когда глаза открыла, морок с нее сошел, и Аксинья снова стала сама собою.
Помнила Марфа, как сначала чувствовала себя дура дурой, воя на луну, как мечтала освободиться от тяжелого безумия подруги – одновременно и сочувствовала ей, и ненавидела. А потом в какой-то момент словно тумблер внутри нее переключили, как будто бы кровь потекла по артериям в другую сторону, и кровь эта была тоже другая – холодная, колючая, с отливом серебра.
Холодок на загривке – как будто бы шерсть невидимая дыбом встает. И темнота развеивается, становится приятной глазу – только что ничего у ног своих было не видать, а теперь каждую травинку различаешь. Помнила хруст позвонков, когда она спину гнула, это было приятно, хоть и больно немного – как будто бы сдираешь болячку старую.
Марфе вдруг захотелось напоследок испытать что-то подобное. Воспитанная в атмосфере беды, она всю жизнь сторонилась чувственных наслаждений. Для ее поколения в телесных удовольствиях был оттенок греха. Объяснить она не смогла бы – почему, что плохого. Но и еды вкусной избегала, и прикосновений ласковых, и даже таких мелочей, как крем для рук или приятное коже одеяло, у нее никогда не было. К старости многим хочется себя понежить, Марфа же наоборот аскетом стала.
И вот, секунду подумав, она стянула через голову платье и в траву его бросила. Ночь была прохладная, но безветренная, и лесной воздух плотно обтянул ее кожу, обнимал как будто.
Марфа посмотрела на свои руки – широкие стали, как лопаты, кожа висит складками, в морщины навсегда загар въелся. С трудом опустилась на четвереньки. Она была в неплохой форме для своего возраста, но все-таки не по годам ей были такие выходки.
Луна лила на нее мертвенный свет. Колено хрустнуло и болезненно заныло – последние годы ее мучил артрит. Марфа выгнула спину – трудно ей было, позвоночки к старости срослись, стан потерял гибкость. Вытянула черепашью морщинистую шею, обратила лицо к луне. Седые волосы по спине раскиданы, руки от напряжения дрожат – тяжело было стоять Марфе на холодной земле посреди леса темного.
Марфа знала точно – сначала все будет искусственно, сначала ты просто делаешь, что до́лжно, но потом что-то внутри тебя, потаенное, никогда не появляющееся на свет, начинает тебе отвечать, и вот уже ты перестаешь быть собою. Главное – перетерпеть эти первые минуты, дождаться перевоплощения.
Она вытянула сухие, посеревшие с возрастом губы в трубочку и завыла – сначала хрипло и тихо, привыкая к необычному звучанию своего голоса, затем увереннее и громче. Ее вой с каждой секундой распускался как ядовитое растение, заполнял собою лес.
