Оуэн замедлил шаг и содрогнулся, необратимо попав в невидимое зловонное облако, такое насыщенное и густое, что в нем было почти теплее, чем в окружающем воздухе. Дверь справа ведет, видно, в столовую, судя по висевшему над ней необычайно яркому и безвкусному бра, но…
Он повернулся к парадной двери. От внезапного ощущения, что за ним что-то движется, очень близко, волосы на голове встали дыбом. Однако ни в прихожей, ни в коридоре, вообще нигде ничего не было, кроме…
Просто ничего.
В течение следующего получаса он бродил по дому, вверх и вниз по лестницам. Дошел до самого третьего этажа, пока окончательно не сдали нервы. Время от времени ноздри улавливали очередную струйку дурного запаха, которая неизменно пролетала мимо и уносилась за пару секунд, будто ею управляла какая-то сложная вычислительная система. В какой-то момент на третьем этаже, прямо перед тем, как спуститься, Оуэн услышал очень тихую старую музыку, доносившуюся из-за какой-то стены, словно поцарапанную граммофонную пластинку заело и музыкальная фраза повторяется снова и снова. Именно тогда он повернул обратно и сошел вниз.
Среди вещей, обнаруженных в верхних комнатах, были коробка со старой одеждой; живописное изображение дома; тоненькая книжка под названием «Рука тьмы», явно изданная за счет автора, его родственника Губерта Госнольда Маста; ящик с детскими игрушками и коробка с камнями. Находки, по отдельности случайные, даже бессмысленные, в совокупности внушали неприятную мысль, что вместе они могут составить то, чего лучше не видеть. Он решил вернуться на первый этаж, захватив с собой книжку. Ему казалось, что он находится тут уже целую вечность. Тьма за окнами, с самого начала густая и плотная, теперь еще потемнела, если это возможно.
Оуэн с хрустом развернул книгу. Отпечатанная на титуле дата — 1860 — превратила автора как минимум в прапрадеда. Или еще старше? Книжка хрупкая, обложка почти развалилась в руках, печать мелкая до головной боли, строчки неуклюже скошены к концу страниц. Перелистывая пожелтевшие страницы, он чувствовал, как печатные листы рассыпаются, дезинтегрируя книгу. Попытался поймать нить рассказа — что-то об отце, разыскивающем дочь, — но стиль был слишком сложным для понимания.
Открыл последнюю страницу и прочитал:
Когда же, наконец, задолго до того, как минула полночь, он успел мельком окинуть взором фигуру девицы, явившуюся из проклятого черного крыла, наипаче губительного во всем запретном доме, источника нескончаемого беспокойства, мужчина осознал, что его ожидание не было тщетным, и даже улыбнулся. Суждено ей или не суждено наложить на него руку тьмы, увидит или нет он свет денницы, определенно известно, что он принужден провести остаток вечности в ее хладных объятиях.
Посему поднялся и спросил:
— Что ты мне уготовила?
Она лишь сверкнула в улыбке зубами, точно кинжалами, причудливо длинными, и он возжелал услышать. Однако взамен сладкого голоса в уши проник мужской — низкий, неведомый, скрежещущий, как песок в мельничных жерновах, с раскатистым и ненасытным смехом. Обернувшись, он увидел
Оуэн снова перечитал страницу. Текст закончился на полуслове. Не похоже, что последние листы вырваны. Рассказ просто оборвался.
Когда он вернулся в прихожую, за спиной неразборчиво забормотал детский голос со стороны предполагаемой столовой. По спине и по ногам до пят протопали коровьи копыта.
— Генри?..
Глухо прозвучали шаги, приближаясь или отдаляясь, не ясно. Оуэн с колотившимся сердцем бросился к источнику шума. Подбежал к двери столовой, окинул одним взглядом комнату — надувной матрас, ноутбук, разбросанные по деревянному полу листы. Схватил один, прочитал набор слов, обомлел.
Точно. Этот дом снял Скотт.
Увидел в своей руке найденную наверху книжку, посмотрел на страницы и на ноутбук. Наконец, перевел взгляд на дверь в углу и замер. Дверь углового стенного шкафа широко распахнута. За ней видна неровная дыра, пробитая в штукатурке, а дальше — черный коридор.
Он изо всех сил всмотрелся.
Там что-то есть.
Там что-то дышит.
— Генри? — спросил он, подходя ближе. — Это ты? — Бессознательно слегка отдернул голову, вскинул обе руки, ожидая удара. — Это папа. Я не сумасшедший. Если ты здесь, то просто покажись, ладно?
Ничто не шевельнулось.
Приближаясь, он понимал, что по ту сторону простирается безумно глубокое пространство. Это не просто дыра в стене, а потайное помещение, возможно, даже целая спрятанная прихожая. Куплеты песни слишком быстро прокручивались в голове, что-то там про девочку в голубом.
— Генри! Я тебя люблю. Папа тебя не бросит.
— Папочка? — раздался голосок изнутри.
— Иду, — сказал Оуэн. — Сейчас.
И влез в дыру.
Не так легко вернуться в лес. Снегопад продолжался, дороги стали еще хуже.
Остановились на обочине, и Соня собралась вылезать из машины.
— Куда ты? — спросил Скотт.
— Я с тобой.
Он затряс головой:
— Нет. Не надо.
— Послушай…
Он ткнул пальцем в желтые официальные бумаги, лежавшие между передними сиденьями.
— Ты прочитала. Проклятие на моей семье. Тебя не касается.
Соня перевела на него красные глаза.
— Этот дух, призрак, называй как хочешь, вошел в наш дом, убил моего отца.
— Ничего не поделаешь. Проклятие нерушимо.
— Если дело безнадежное, зачем вообще беспокоиться?
— Ради Генри.
— Ты увяз по уши в этой истории, — безнадежно и одновременно сердито заключила Соня. — И кончишь точно так же, как твой отец, дед, внучатный дядя и прочие идиоты из вашей семьи. Если я пойду с тобой, может быть…
— Поздно.
— Тогда шерифу позвоню. Он приедет.
— Это уже значения не имеет.
Соня посмотрела в сторону дома.
— Ты даже не знаешь, что она там.
Скотт всмотрелся в лес.
— Она там, — сказал он.
Тихо похрустывали шаги, женщина вынесла из леса мальчика. С низкого серого неба лился дневной свет. Мальчик, закутанный в одеяло, в толстых вязаных варежках, теплых ботинках, больше не боялся.
Он был с матерью.
По дороге из дома Эрла она все ему рассказала с готовностью, с непринужденной материнской любовью, открыто радуясь общению с сыном. Сидя на заднем сиденье ее машины, Генри слушал сначала с испугом, потом с недоверием, потом с благоговейным страхом перед чудесами. Теперь последние сомнения испарились, как озноб после горячей ванны. Она вытащила из сумочки его младенческую фотографию, призналась, что издали наблюдала, как он растет, и любила.
