Он поднес лезвие к собственному горлу под подбородком без всяких колебаний, с облегчением выполняя требование, которое положит конец всяким страхам. В ужасе, смятении и безумии понял, что это единственное, что от него сейчас ожидается.
Полоснул, зубцы без усилия врезались в кожу, хлестнули пощечиной, пробудили от чар. Он скорчился, опустил руку, выронил нож. Из пореза сочилась кровь, он зажал рану, длинную, но неглубокую, хотя кровь текла сквозь пальцы и капала на пол.
Все это время голый великан в кожаном фартуке стоял и дико хохотал. Теперь понятно: это лик семейных страданий, длинный дядька в черном из песни дедушки Томми, долгие годы уничтожавший семью и явившийся уничтожить его, как давно запланировал.
Потом, где-то за гранью сознания, Оуэн увидел, что гигантская фигура выпрямилась и оглянулась направо.
Он тоже оглянулся.
В другом конце в печном свете маячили тени. Девочка в изорванном голубом платье держала за руку стоявшего рядом мальчика. Его сына, Генри. Оуэн присмотрелся, стараясь сосредоточить умирающее алкогольное сознание на деталях, какими бы они ни были невероятными.
Девочка, державшая за руку его сына, была Колеттой Макгуайр.
— Папа, — проворковала она.
Гигант у верстака начал медленно поворачиваться к ней лицом, ухмылка растянулась под острыми углами, руки протянулись, как бы приглашая на танец. Прозвучал голос не человека и не животного, никогда в жизни не слышанный, — что-то среднее между грохотом булыжников и ревом мула.
Схватившись левой рукой за горло, крепко зажав ножевую рану, Оуэн уперся правым локтем в перегородку и поднялся на ноги. Нечто, стоявшее перед ним, исчезло. Выглянув из ячейки, он увидел, что оно вернулось к верстаку рядом с печкой и что-то ворочает там инструментами.
«Генри», — хотел сказать он и смог только шепнуть из-за невыносимой боли. Горло превратилось в сточный желоб скотобойни, залитый кровью. Можно только взмахнуть ножом, полученным от твари, вонзить его в отсыревшую, пропитанную кровью деревянную стенку, чтобы привлечь всеобщее внимание. Раздался тишайший удар, даже не настоящий удар, а тупая боль, пробежавшая по руке к солнечному сплетению, одним разом выключив сознание. В голове абсолютно индифферентно промелькнуло подсознательное понимание, что лучше было бы просто умереть в лесу и не стараться снова увидеть сына.
Оуэн свалился в вонючее сено и позволил себе закрыть глаза.
Скотт без колебаний ворвался в парадное, пробежал через прихожую, помчался по коридору, и собственный топот догнал его в дверях столовой. На полу перед надувным матрасом валялась какая-то старая книжка. Он прочел на обложке: Г. Г. Маст «Рука тьмы». Ничто его не удивило и не осенило. Маст-старший питал страсть не к одним убийствам. Его влекло к искусству; проклятие Роберта Карвера вылилось в такую форму из-за стремления предка не только к преступной жестокости, но и к творчеству и на десятилетия распростерло тень, накрывшую семью. Теперь ясно. Бег по лесу придал сил и прочистил мозги.
Все это не имеет ни малейшего смысла. Сам знаешь. Сам сказал: это никогда не кончится.
Истинная правда.
Тогда что можно изменить?
На вопрос нет ответа. Ответ в данный момент и не нужен. Уже чувствуется, как в доме сгущается вредоносная туча, в воздухе увеличивается содержание озона, он набирает силу до точки взрыва, который снесет крышу мира. Откуда-то пахнет кровью.
Скотт нырнул в пробитую им дыру в стене, втиснул плечи, заполз… уже не в черноту, а в непонятный вкрадчивый оранжевый свет.
Вспомнил про печурку.
Ее кто-то разжег.
Нет, не кто-то.
Нечто.
Карвер.
Он шел по темному коридору, по узкому крылу, уходящему в бесконечность, в бездушное забвение. Шел и шел, думая о двух названиях: «Рука тьмы» и «Рука помощи». О своих израненных руках. Что такое рука, как не крыло в своем роде, протягивающееся, чтобы обнять, схватить, стиснуть и удушить? Он уже через это прошел, как отец, дед и прадед. Будет время и место, где он все это предложит к обмену, возможно не получив взамен ничего. Нет смысла раздумывать сейчас о том, что было бы, если бы он не нашел отцовскую рукопись, не попытался закончить рассказ, если б все, что при этом проснулось, оставалось спящим. Теперь уже все равно. Свет компьютерного монитора оживил Карверов, его многочасовые труды, вложенные, как казалось, в рассказ, фактически влились в них, напитали живой кровью автора, пока они не сумели восстать и начать питаться самостоятельно.
Повернув за угол, Скотт увидел, что там, за углом, и застыл.
Перед ним Колетта Макгуайр в обтрепанном голубом платье вроде рабского рубища склонилась над маленькой, лежавшей ничком фигуркой Генри Маста. Первую мысль о том, что она успела убить мальчика, через мгновение затмило явление громоздившейся рядом темной гигантской фигуры в запятнанном кожаном фартуке, который он в прошлый раз видел висевшим у печки. Кроме фартука, на фигуре ничего не было, только острая коса криво висела перед лицом, и он с содроганием понял, что это на самом деле ухмылка.
Нечто с косой улыбкой шагнуло вперед и протянуло к мальчику руки.
— Нет, — сказал Скотт.
Голова Колетты вздернулась, явив бледное лицо Розмари Карвер.
— Скотт? Не надо было тебе приходить.
Фигура Роберта Карвера ярче высветилась в пламени печи, он в тот же миг расстегнул кожаный фартук, обнажил торс, и Скотт увидел не тело, а десятки маленьких тел, свитых в ковер. Физическое воплощение Карвера состояло из всех погибших здесь жертв, замученных женщин и детей, страдавших в руках прапрадеда Скотта. Они цеплялись друг за друга, сплетясь телами под ледяной кожей в кольца, как змеи. Разбитые головы образовали плечи, множество переломанных костей составило шишковатые руки и ноги.
Жертвы Г. Г. Маста потянулись к Генри как единое целое. Мальчик изумленно смотрел, парализованный, но в полном сознании и в полном ужасе.
Скотт шагнул вперед, чтобы как-то защитить племянника, однако подходящий момент пришел и прошел. В ошеломлении он его упустил. Карвер схватил его за руку, Скотт ощутил сальные пряди спутанных женских волос, связывающие другие тела вроде рыбацкой сети или силков, и с силой вырвался. Из уст Карвера хлынули голоса, вопли, рев, крики. Он одним взмахом отшвырнул Скотта в сторону, столкнув с Колеттой, и они оба рухнули на грязный пол.
Сознание пыталось вместить происходящее, а оно не вмещалось. Значит, вот что было с отцом, когда он бежал отсюда сломя голову к своей машине, мчался по дороге, где в конце концов погиб. Рядом на полу Колетта старалась прочесть в его глазах невысказанный вопрос и прочла с безнадежным отчаянием. Она только сосуд для неугасимого гнева отца Розмари, точно так же, как Скотт — его цель. Ни у нее, ни у него выхода нет и не будет.
