Я посмотрела на Кэти. Она вела машину, чуть склонясь к рулю. Похоже, этой ночью мать Дженни вообще не спала. Ее руки сжимали рулевое колесо чересчур крепко. Сквозь тонкий свитер проступали контуры напряженных мышц. Когда я открыла дверь, она не поцеловала меня и даже забыла попрощаться со мной. Я со страхом провожала взглядом ее машину, боясь, что Кэти наедет на группу детей, пересекавших перед ней дорогу.
Встав посреди школьного двора, я внимательно осматривала лица проходивших учеников. Джеймса нигде не было. Отсидев часть первого урока, я отпросилась в туалет. Мне не хотелось попадаться на глаза преподавателям, поэтому я спряталась на чердаке театра. Черная ткань по-прежнему накрывала узкую платформу. Я понюхала старый занавес, надеясь уловить запах Джеймса. Но материя пахла краской. Я заплакала, прикрывая рот рукавом моего свитера. Мне было страшно, что кто-то мог услышать эти тихие всхлипывания.
Меня остановил шепот, похожий на шуршание наждачной бумаги. Я вытерла слезы и прислушалась. Шепот донесся снова. Он напоминал мне шелест чешуек змеи, ползущей по камням. Пригнувшись, я посмотрела через край платформы. На сцене стояла женщина в желтом платье. Она казалась такой легкой, что походила на луковичную шелуху. Ее образ то убывал, то прояснялся в темном полумраке. Шлейф длинного платья тянулся за ее спиной. Голова с кудрявыми локонами склонилась над маленькой книгой. Я уловила слабый и приятный аромат свечного воска. Она читала вслух призрачным голосом — слишком тихим, чтобы можно было разобрать слова. Время от времени женщина прижимала книгу к груди и закрывала глаза. Ее лицо сияло, словно бумажный фонарь. Она шевелила губами и озвучивала строки, сохранившиеся в ее вечной памяти.
Звонок прозвучал так громко, что прогремел по моим ребрам, как товарный поезд. Его вибрации уничтожили призрак, он будто сгорел невидимым пламенем. Пустая сцена выглядела невероятно темной. Затем свет дня, будто луч прожектора, протянулся к ней из открытых дверей. Включилось освещение, и я услышала, как группа драмы вошла в зал на второй урок. С громким шумом они сбросили свои сумки на передний ряд сидений.
Учитель вызвал двух учеников на сцену. Их слова взлетали к потолку, вызывая слабое эхо. Голоса ребят были плохо поставлены, но в них чувствовалась такая невинность, словно они впервые создавали драму и поэзию. Я сразу же узнала пьесу Шекспира. Ромео соблазнял Джульетту и выпрашивал у нее поцелуй. Внезапно мне стало неловко за свое поведение. Почему я пряталась? Джульетта не сидела на постели и не плакала, хотя ее пытались выдать замуж за Париса. «Иди и найди его», — сказала я себе.
Я спустилась, не заботясь о том, увидят ли меня ученики драмкружка. Мне подумалось, что Джеймс мог просто опоздать на первый урок. Я вошла в административное здание и осмотрела доску объявлений, которая висела на стене рядом с почтовыми ячейками. Там вывешивали списки отсутствующих учеников. Используя их, дежурные преподаватели обзванивали родителей и выясняли обстоятельства прогулов. Если школьники опаздывали, их имена вычеркивались из списков. Имя Билли не было вычеркнуто. Увидев меня, Оливия на секунду опустила телефонную трубку на стол. Не знаю, по какой причине, но ее рассердило мое появление. Я торопливо вышла из офиса, притворившись, что не услышала ее громких окликов.
В телефонной будке, где мы с Джеймсом разговаривали на прошлой неделе, я набрала «рождественский» номер, и мне ответил женский голос.
— Билли дома?
— Его нет, — кратко сообщила Либби.
Прикрыв трубку, она что-то сказала ворчавшему Митчу.
— А ты кто такая? — спросила она.
— Я его подруга из школы. Меня зовут Элен. Я тревожусь о нем.
— Не волнуйся, детка. Мы забрали Билли под залог.
Кто-то постучал в стеклянную дверь будки. Я повесила трубку и обернулась. Снаружи меня поджидал мистер Ольсен — наш школьный психолог. Я вышла, чувствуя себя воришкой, которую поймали за руку.
— Дженнифер, нам нужно поговорить с тобой в кабинете директора.
Он улыбался, но его напряженные глаза выдавали ловушку.
— Иди за мной.
Я, как военнопленная, безмолвно последовала за психологом. Моя интуиция подсказывала мне, что мы с ним вряд ли найдем общий язык. Он был мягким человеком, которого я прежде не принимала в расчет. Он все звонил и звонил какой-то женщине. Когда мы с мистером Брауном встречали его в коридорах, он всегда прижимал к уху мобильный телефон. Причем сам мистер Ольсен при этом обычно молчал. В основном он только слушал свою собеседницу. Вот и сейчас, войдя в административное здание, он с досадой сунул телефон в карман. При виде Оливии я прижала сумку к груди и опустила голову. Затем мы вошли в кабинет директора, и я от изумления замерла на пороге. В двух креслах у дальней стены сидели Дэн и Кэти. Мать Дженни была готова расплакаться в любую минуту. У Дэна от напряжения подергивалась шея.
— Что вы здесь делаете? — спросила я.
Кэти приподнялась, чтобы ответить, но Дэн перебил ее:
— Дженнифер Энн, пожалуйста, подожди, пока тебе дадут слово.
Директора не было, но за его столом сидел заместитель Флинт. Мистер Браун относился к нему с вежливым равнодушием, а я Флинта просто не выносила. Его комплименты казались мне пустыми, а улыбки — фальшивыми. Он привстал и жестом указал на стул, стоявший у стола. Я покорно села. Чуть поодаль находилось небольшое офисное кресло — пустое и намеренно выставленное в середине кабинета.
— Нам нужно задать тебе несколько вопросов, — сказал мистер Флинт.
«Тут не о чем говорить, — успокаивала я себя. — Они не знают о Джеймсе». Я никогда не произносила имя Билли.
Мистер Ольсен подошел к столу и что-то прошептал заместителю директора. Очевидно, его замечание рассердило мистера Флинта.
— Я тут веду дела в ее отсутствие, — ответил он. — Поэтому прошу вас не вмешиваться в мою работу!
Мистер Ольсен встал рядом с креслом Кэти. Держа перед собой телефон, он будто бы вымаливал помилование для преступницы, приговоренной к смертной казни.
— Дженни, — продолжил мистер Флинт, — твои родители заметили, что ты недавно начала встречаться с кем-то в школе.
Он выглядел, как гордый узурпатор. Похоже, ему нравилось сидеть за этим впечатляющим столом.
— А где директор? — спросила я, нарушив свою клятву молчания.
— Она уехала на совещание.
Мистер Флинт пригладил галстук и подкорректировал улыбку:
— Твоя мать нашла это письмо.
Он передал мне главную улику обвинения: лист бумаги, вложенный в прозрачную папку. Я посмотрела на текст и тут же узнала его. Мои щеки покраснели от смущения. Текст начинался со слов: «Дорогой сэр. Двенадцать часов до встречи с вами, как двенадцать лет для меня». И он кончался следующей фразой: «Каждое мгновение, пока мы в разлуке, я перелистываю воспоминания о вас и заучиваю их наизусть».
