— Полагаю, что если Захария Клингбайла преследовала месть ведьмы, он получил то, что заслужил!
— Нет, господин Фрагенштайн, — твердо возразил я. — Даже самый большой преступник не заслужил страданий от руки колдуньи. Не потому, что они были бы так ужасны, а потому, что страдание можно причинять только именем закона и согласно с его требованиями.
— Божий гнев его настиг! — крикнул он.
— Намекаете, наш Господь мог использовать ведьму, чтобы покарать этого человека?
— Ничего не намекаю, магистр Маддердин, — отступил он, понимая, что вступление на зыбкую почву теологических рассуждений может закончиться для него плачевно. — Я его просто ненавижу и чаю, вы понимаете причины этой ненависти?
— Ненависть — как взбесившаяся сука, господин Фрагенштайн. Если не удержите её на цепи, покусает и вас самих…
— Значит, не понимаете, — вздохнул он.
— Инквизиторы были призваны, чтобы делиться с людьми любовью, а не ненавистью, — возразил я. — Но если спрашиваете, понимаю ли я ваши чувства, то — да, понимаю. Однако задам вам вопрос, господин Фрагенштайн. Свято ли вы верите, что именно Захарий Клингбайл убил вашу сестру?
— Как истиной есть, что Иисус Христос сошел со своего мученического креста, дабы покарать грешников, так истиной есть, что Захарий Клингбайл убил Паулину, — торжественно произнёс Гриффо, положив руку на сердце.
Я поразился, поскольку в его словах не почувствовал ни капли лжи. Разумеется, он мог просто уверовать в то, чего не было на самом деле. Конечно, я, неопытный инквизитор, мог ошибаться, давая оценку заявлению изворотливого купца, тем не менее, в его словах также не звучало ничего иного, кроме страстной веры в истину высказанных обвинений.
Мы приступили к богатой трапезе и щедро оросили её вином. Еда оказалась исключительно вкусной, а красные и белые вина были урожаев годов, может не знаменитых, но и так слишком хороших для жалкого нёба божьего слуги. Зато к сдобе, пряникам и марципанам подали альхамру[24] — сладкую, густую словно мёд, благоухающую пряностями. Я вздохнул. Хорошо живётся дворянским ублюдкам, — подумал я. Меня лишь могли утешать слова нашего Господа, который ведь пообещал богачам, что скорее верблюд пройдет через игольное ушко, чем богатый войдёт в Царствие Небесное[25]. Ибо такой человек, как я, причисляющий себя к убогим[26], верил, что ключевое значение имеет то, что его сердце находится в любви «у Бога».
Во время еды мы болтали обо всем и ни о чём, а Гриффо рассказывал, помимо прочего, о проблемах с разведением породистых лошадей, а также о том, как подарил буланую кобылку одной известной певице, Рите Златовласке.
— Жаль только, что взамен посвятила мне всего лишь одну из своих баллад, хотя я рассчитывал на большее, — добавил он, подмигивая мне.
— Хоть красивая?
— О, красивая… — погрузился он в мечты.
— У кого из нас не бьётся сердце при виде прелестной жонки? — я поднял кубок. — За их здоровье, господин Фрагенштайн!
— Они как бедствие для мира, но ведь без этого бедствия не хотелось бы жить, — он стукнул своим кубком о мой, очень легко, чтобы это не угрожало жизни хрусталя.
Мы выпили, и я перевёл дух и погладил себя по животу.
— Благодарю вас за занимательный разговор, а также отменное угощение, — сказал я. — Позвольте, однако, с вашего разрешения сейчас удалиться, чтобы допросить Клингбайла.
— Сытный завтрак, изобилие напитков, а вы хотите идти в подземелье? — поразился он. — Лучше признайтесь, что бы вы сказали о визите к неким прекрасным дамам?
— Может позже. — Я встал со стула. — Хотя вы сами понимаете, этот выбор я делаю вопреки своему сердцу. — Я улыбнулся. — Соблаговолите выписать мне бумаги?
— Раз так, воля ваша, — произнёс он. — Впрочем, я сам отведу вас и присмотрю, чтобы приняли вас, как подобает.
Я не имел ничего против общества Гриффо, тем более зная, что когда дойдёт до допроса, то просто попрошу его из камеры. Он мог быть важной шишкой в этом городе, но никто не будет присутствовать при следствии без приглашения инквизитора.
***
Формулировка «нижняя башня» наводила на мысль, что тюрьма находится в здании, состоящем из надлежащего помещения, расположенного на первом этаже, верхней башни и собственно нижней башни. Кто-то мог бы даже вообразить себе стрельчатое строение, где в поднебесных камерах отчаявшиеся узники высматривают орлов, что унесут их из неволи. Ничего более ошибочного, любезные мои! Сооружение добротной башни требовало найма опытных архитекторов, хороших каменщиков, заготовки качественных камней или кирпичей и подготовки раствора настолько крепкого, чтобы гарантировал, что вся конструкция не развалится через несколько лет. А это дорого обходилось. Так зачем же городскому совету было тратить уйму денег на тюрьму? Это здание прилегало к ратуше и было обычным одноэтажным строением. Наказание «верхней башней» означало, что узники будут пребывать в сухих камерах с окнами, позволяющими им видеть мир божий и пользоваться солнечным светом. Наказание «нижней башней» означало, что будут они прозябать в подвалах, лишенные свежего воздуха, а также погруженные в вечную тьму.
Однако я не думал, что регенвальдские подземелья имеют целых два уровня. Потом я узнал, что ещё сто с гаком лет назад на этом месте стояла крепость. Но во время войны город сожгли, а твердыню сравняли с землей. Зато подземелья остались почти в первозданном состоянии.
Сначала мы спустились в подвал, потом извилистая, длинная лестница привела нас в караульную. Караульная — это громко сказано, поскольку в маленькой каморке сидело двое пьяных стражников, которые, увидев Фрагенштайна, попытались как можно быстрее спрятать под стол бутылку. В результате её разбили. Гриффо великодушно притворился, что ничего не заметил.
— Как там Клингбайл? — заговорил он.
— Чтоб его, батюшки светы! — отозвался младший из стражников. — Как же я ему влепил, господин, твою ж!
— Что такое? — Я увидел, что глаза Гриффо сузились в щёлки. На месте стражника я бы задумался над этим фактом.
— Орал, господин, тудыть. — Мужчина замахал руками. — Дык, пошел и ему, блядь, того, вмазал и, того, ему сказал, чтоб морду в парашу и не булькал! — Он рассмеялся довольным, пьяным смехом. — Хорошо, твою ж, сказал, нет?
Фрагенштайн посмотрел на старшего из караульных.
— Кто это?! Не знаю его.
В его голосе я чуял тон, который, — если бы я был младшим стражником, — приказал бы мне взять ноги в руки. Конечно, при условии, что означенный младший стражник имел бы хоть каплю мозгов в башке, залитой выпивкой.
