— Я ему пинок, а потом прутом по рылу и, того, снова пинок…
— Господин советник, я уезжал. — Старший стражник несомненно знал, чем это светит. — Я первый день. Неделю меня не было и его не знаю, Богом клянусь. Это новенький…
Гриффо был бледным от бешенства. Челюсти у него ходили, как у мышкующего кота. Он протянул руку.
Старший стражник понял жест и подал обитую железом палку, которая до сих пор стояла, опёртая о стену.
— С первой пиздюлины, того, я ему нос свернул, вторым, того, въебал в глаз, а третьим… — хвастался юнец, разгибая пальцы[27].
Когда-то я имел честь наблюдать, как епископ Хез-хезрона забавляется игрой в лапту. Его Преосвященство удивил меня точным и мощным ударом битой прямо по мячику. Но это было ничто по сравнению с ударом, нанесённым Гриффо. Одним ловким движением палки он сломал стражнику все три вытянутых пальца. Потом двинул с левой и попал точно в колено. Лишь тогда мужчина начал душераздирающе выть.
— Идём, — приказал я старшему стражнику и потянул его за рукав.
Он послушно пошёл за мной, и когда мы уходили, не слышали ни сопенья, ни стука палки, бьющей по телу, лишь полный боли рёв истязаемого человека. Мне было интересно, когда Гриффо утомится и решит присоединиться к нам. И также же мне было интересно, что останется от стражника. Хотя трудно было не согласиться с тезисом, что он получает лишь то, что усердно сам заслужил.
* * *
В камеру Клингбайла вели дверцы, по покрытому ржавчиной замку которых я понял, что ими давно не пользовались. Узнику подавали воду и еду через маленькое окошко в кладке. Никто не задал себе труда, чтобы его обрешетить, поскольку даже ребенок был бы не в состоянии влезть в этот проём. Я заглянул и увидел человека, лежащего на каменном помосте у противоположной стены камеры. Помост был шириной едва ли в локоть, поэтому узник, чтобы удержаться на нём, выцарапал дыры между кирпичами, и я видел, что сейчас, во сне, он цепляется ногтями за эти отверстия. Почему он так отчаянно старался удержаться на каменной полке? А всё потому, что в камере не было пола. Или, скорее, конечно был, но невидимый, покрытый слоем бурого месива. Настолько зловонного, что в какой-то момент мне захотелось отпрянуть от окошка. Месиво состояло из никогда не убиравшихся испражнений приговорённого и сочащейся со стен воды. Благодаря царящей вокруг меня тишине я слышал мерное «кап-кап» капель, стекающих по стенам.
Сын купца Клингбайла лежал, повернувшись лицом к стене, поэтому я видел лишь его спину с выпирающими мослами лопаток и тощие ягодицы, покрытые глубоко въевшейся под кожу грязью. Вдруг он охнул и повернулся. Это порывистое движение привело к тому, что он с плеском упал в отвратительную массу. Вскочил почти мгновенно. Нечистоты доходили ему до колен, но я обратил внимание на нечто другое. Так вот, лицо Захария было не просто обезображенным и помеченным сеткой старых шрамов. Через левую щеку, от угла глаза до подбородка, тянулась отвратительная, воспалённая рана, а нос казался размозжённым. Очевидно, это были следы побоев, которыми хвастался молодой стражник (и за которые как раз получал сообразную награду от Гриффо).
Молодой Клингбайл качнулся в сторону двери, расплёскивая вокруг вонючую грязь, потом поскользнулся и упал. Скрылся под поверхностью.
— Вот так искупался! — Стоящий рядом со мной мужчина рассмеялся искренним смехом кретина.
— Пошёл! — я оторвался от окошка и подтолкнул стражника. — Вытягивай его!
— Что вы, господин?! — он посмотрел на меня взглядом таким возмущённым, будто я предложил ему, чтобы он поразвлёкся содомией со своим отцом.
Потерявший сознание человек не выдержит без дыхания дольше, чем хватает времени на то, чтобы прочитать три-четыре раза «Отче наш». А я не хотел, чтобы Захарий умер. Он был моей надеждой на полторы тысячи крон. Поэтому Мордимер Маддердин решил позаботиться о своём и так не очень надежном вложении. Одним движением я вывернул караульному руку, так что тот согнулся до самой земли. Он крикнул, и что-то хрустнуло у него в плече. Я выхватил нож и кольнул его в шею.
— Я начну читать «Отче наш». Если после третьего «аминь» здесь не будет узника, ты умрёшь… — предупредил я.
Я отпустил его. Он отшатнулся к стене.
— Но сапоги, штаны, господин… Провоняют…
— Отче наш, сущий на Небесах..! — начал я.
— Уже, уже! — Он подскочил к дверям и на кольце с ключами начал искать нужный.
Наконец, железо заскрежетало в замке.
— Осторожно, не сломай, — посоветовал я.
Он проскулил что-то невнятное, повозился ещё немного, а потом вырвал ключ.
— Не тот! — простонал он, глядя на меня с ужасом. Его топорное, тупое лицо было преисполнено отчаяния.
— Первый «аминь» минул, — хмыкнул я. — Серебряная крона, если тебе удастся, — добавил я, поскольку старое, доброе правило гласило: «Позволь людям выбирать между кнутом и пряником». Правда, некоторые считали, что достаточно предложить кнут либо больше кнута, но в данном случае я счёл, что стражник достаточно напуган.
Очередной ключ заскрежетал в замке и на этот раз с натугой, но всё-таки повернулся. Раз, и второй. Двери, дёрнутые сильной рукой, пронзительно завизжали. Мужчина спрыгнул в камеру, разбрызгивая вонючую жижу (я предусмотрительно отступил на шаг), поскользнулся, опрокинулся и окунулся с головой. Вскочил, наверное, ещё быстрее, чем упал, после чего грязно, длинно и замысловато выругался, одновременно фыркая и отплёвываясь. Он нащупал лежащее на полу тело и вытянул его. Крепко обхватил и перебросил себе через плечо. Донёс до дверей и уронил к моим ногам. В последний момент я подвинул ступню, чтобы череп молодого Клингбайла не ударился о камни, а задержался на моем сапоге.
— Получилось, господин. — Стражник с чувством сплюнул чем-то густым и коричневым, а затем обильно высморкался на камни.
Сначала я хотел ему приказать, чтобы он привёл узника в чувство, но решил, что сам сделаю это намного лучше. Я присел над телом и приложил пальцы к шее Захария. Артерия пульсировала. Слабовато, но, всё-таки, пульсировала. Я поразводил его руки, нажал на грудную клетку, а когда его стошнило, и я услышал судорожное дыхание, понял, что все в порядке. Конечно, в порядке, если речь шла только об утоплении. С остальным же всё было хуже. Особенно меня беспокоила грязная, огромная рана на лице. Узник искупался в нечистотах и кошмарно вонял, поэтому пока я не мог определить, начало ли уже гнить тело. Если да — дни Захария были сочтены. А из этого следовало, что у меня никогда не будет случая пересчитать обещанные полторы тысячи крон. Кроме того, сына купца в камере заморили голодом почти насмерть. Несмотря на то, что он был намного выше меня (и поверьте мне, ваш покорный слуга не относится к карликам), я был почти уверен, что поднял бы его одной рукой.
