— Никак, подрался? — Аронссон засмеялся, довольный собственной шуткой. Он снял шляпу и обмахнул ею лицо. — Не сморило вас еще от этой жары?
— Да нет, ничего, — ответил Малер. — Вообще-то мы сейчас заняты.
— Понимаю, — покачал головой сосед, — я на минутку. Хотел только узнать, у вас мусор забрали?
— Да.
— А у меня нет. Две недели уже стоит. Это в такую-то жару. Я уж и жаловаться звонил. Обещали приехать, да что-то все не едут. Безобразие, правда?
— Да.
Аронссон удивленно поднял брови — видимо, почуял неладное.
Чисто теоретически можно было бы, конечно, взять и просто-напросто выставить его за дверь. Впоследствии Малер пожалел, что этого не сделал. Аронссон заглянул в кухню.
— А у вас, значит, все семейство в сборе. Молодцы!
— Мы как раз за стол садились.
— Конечно, конечно, не буду вам мешать. Вот только поздороваюсь...
Аронссон попытался пройти в кухню, но Малер оперся рукой о косяк, перегородив ему дорогу. Аронссон захлопал глазами.
— Густав, да что с тобой, право слово? С дочкой твоей хочу поздороваться.
Анна встала и поспешно подошла к двери, чтобы опередить Аронссона. Не успел Малер убрать руку, чтобы пропустить дочь, как Аронссон тут же проскользнул в кухню.
— Давненько, давненько, — произнес он, протягивая ей ладонь.
Он окинул кухню цепким взглядом. Анна даже не взяла его руки — все равно было слишком поздно. Как только Аронссон заметил Элиаса, зрачки его расширились и застыли, как два радара, нашедших свою цель. Он облизал губы кончиком языка, и Малер еле устоял перед искушением стукнуть его по голове кочергой.
Аронссон указал на Элиаса:
— Что... это?
Схватив его за плечи, Малер выволок его в коридор.
— Это Элиас, а вот тебе пора домой. — Он вырвал шляпу из рук соседа и нахлобучил ее ему на голову. — Я бы, конечно, мог попросить тебя держать язык за зубами, да только это все равно бесполезно. Уходи.
Аронссон вытер рот тыльной стороной руки.
— Он что... мертвый?
— Нет, — ответил Малер, наступая на него, так что Аронссону оставалось лишь пятиться к двери. — Он ожил, и я пытался его вылечить. Но теперь, насколько я понимаю, все кончено, уж ты постараешься.
Сделав еще шаг назад, Аронссон оказался на крыльце. На лице его блуждала растерянная улыбка. Возможно, он обдумывал, куда бы ему сообщить эти ценные сведения.
— Ну что ж, счастливо оставаться, — выдавил он из себя, продолжая пятиться. Малер захлопнул дверь.
Анна сидела на полу кухни, держа Элиаса в объятиях.
— Нужно уезжать, — произнес Малер, ожидая, что она ему возразит, но Анна лишь кивнула:
— Да, пожалуй.
Они покидали все, что было в холодильнике, в термосумку, затем собрали вещи Элиаса. Малер специально проверил, на месте ли паровозик и другие игрушки. Мобильный телефон, запасная одежда.
У них не было ни спальников, ни палатки, но Малер уже все продумал.
Последние несколько дней, особенно перед сном, он только и делал, что обдумывал всевозможные ситуации, решая, как лучше поступить в экстренном случае. Вот и пригодилось. Он уложил в сумку молоток, отвертку и монтировку.
Раньше, когда они уезжали на весь день кататься на лодке, на сборы уходило не меньше часа. Теперь, отправляясь в путь неизвестно на сколько, они упаковались за десять минут и наверняка что-нибудь забыли.
Ну и ладно, в конце концов, всегда можно сплавать в магазин и купить все, что надо. Сейчас главное — увезти отсюда Элиаса.
Они медленно шли через лес. Анна несла вещи, Малер — Элиаса. Сердце его пока не беспокоило, но он понимал, что его может прихватить в любой момент. Главное — не нервничать.
Элиас лежал в руках деда, не подавая никаких признаков жизни. Малер нес его, осторожно нащупывая дорогу под ногами, чтобы не споткнуться о корягу. Пот заливал глаза.
Сколько мучений — и ради чего? Чтобы сохранить крохотную искорку жизни.
Несмотря на то, что машина тестя блестела чистотой, салон был насквозь пропитан запахом дерева и масляной краски. По профессии Стуре был плотником и зарабатывал на жизнь строительством пристроек для дачников.
Магнус забрался на заднее сиденье. Передав сыну корзину с Бальтазаром, Давид сел вперед. Почесывая затылок, Стуре изучал карту города, вырванную из телефонного каталога.
— Хеден, Хеден...
— По-моему, на карте его нет, — сказал Давид. — Это в районе Ервафельтет, в сторону Акаллы.
— Акалла, значит?
— Да. Северо-западное направление.
Стуре покачал головой:
— Может, лучше сам за руль сядешь?
— Думаю, не стоит, — ответил Давид, — я пока еще не вполне... короче, не стоит.
Стуре поднял голову от карты. Чуть улыбнувшись, он наклонился и открыл бардачок.
— Вот, прихватил с собой. — Он протянул Давиду две деревянные фигурки, каждая сантиметров пятнадцать в высоту.
Куклы были до блеска отшлифованы детскими руками. Это была парочка — мальчик и девочка, и Давид хорошо знал их историю. Когда Ева была маленькой, Стуре работал на стройке в Норвегии — две недели в отъезде, неделя дома. В один из своих приездов он вырезал из дерева две фигурки для дочки — Еве тогда было шесть лет. К его радости, они тут же стали ее любимыми игрушками — она предпочитала их даже Барби с Кеном.
Но самое забавное, что она назвала девочку Евой, а мальчика Давидом.
Ева рассказала Давиду эту историю через несколько месяцев после их знакомства.
— Это судьба, — сказала она, — видишь, я еще в шесть лет все решила.
Давид закрыл глаза, крутя фигурки в руках.
— Знаешь, зачем я их тогда смастерил? — спросил Стуре, не отводя глаз от дороги.
— Нет.
— Подумал — а вдруг что. Работа у меня была опасная, вот я и решил — мало ли, помру не ровен час... А так хоть что-то после меня останется. Откуда ж мне было знать, что я всех переживу. — Стуре вздохнул.
В его словах прозвучала горечь. Шесть лет назад мать Евы умерла от рака, и Стуре никак не мог смириться с этой несправедливостью — уж лучше бы он умер вместо нее.
Стуре покосился на куколок:
— В общем... Хотелось хоть какую-нибудь память о себе оставить.
Давид кивнул и задумался. Что он оставит после себя Магнусу? Кучи бумаг. Записи своих выступлений. За всю свою жизнь он ничего не сделал своими руками. По крайней мере, ничего такого, что стоило бы хранить.
Давид указывал дорогу как мог. Стуре ехал так медленно, что пару раз им даже сигналили. В конце концов они добрались до места и припарковались на пустыре под наспех сооруженным знаком стоянки. Часы показывали без десяти двенадцать. Импровизированная парковка была уже забита машинами. Стуре выключил зажигание, но выходить не стал.
