в трёхмерной графике. Чёрно — белая врезка в цветном фильме. Чернее сажи. Белее пыли рухнувшего многоквартирного дома.
Он думает, она худеет для роли. Он не одобряет голодовку, но не лезет не в своё дело.
Она говорит, что счастлива. Что прошла пробы и её утвердили на роль.
— Ты знаешь, как это важно для меня. А «Жёлтый знак»… это удивительная пьеса. Апокалиптическая.
— Но твоя работа… репетиторство…
— Работу я давно собиралась сменить. А репетиторством занимаюсь по скайпу. Каркоза во Франции, а не в Северной Корее, там есть Интернет.
Он мечется по кухне, звенит посудой, сердится. Она берёт его за руку.
— Пап. Всего три недели. — И видя, как отец тает, Соня окольцовывает его шею. — Спасибо! — опережает тираду. — Ты будешь мной гордиться. — Её пальцы холодные. Изо рта плохо пахнет.
Он думает о торговле людьми, о борделях, где девушек удерживают насильно. И всё равно отпускает дочь.
Соня улетает в Париж после Ту би — Шват. Словно могильную плиту кладут Перелешину на грудь. Он помнит, как спросил дочь, о чём эта пьеса, но, хоть убей, не понимает, спрашивал в реальности или во сне. И если в реальности — то почему описание сюжета не вызвало шквал вопросов? Почему он обречённо кивнул в ответ?
За три недели Соня звонит пять раз — преступно редко. Связь ужасная. В трубке он слышит самого себя с дебильным опозданием. Слышит мужской поторапливающий голос на фоне.
— Па, я говорила, мы репетируем с утра до вечера. Сейчас в Париже, но скоро поедем в Каркозу.
— Пришли фотографии, — клянчит он.
— Что — то с картой памяти. Фотки не сохраняются.
— Как зовут режиссёра?
— Я не…
— Как зовут…
— Ты прерываешься.
— Жабка!
— Да, пап.
— Если что — то не так, если тебя обижают, скажи на иврите. Или… или покашляй три раза.
— Пап! Ты что, в шпионском фильме? Всё прекрасно! Это Париж, пап!
«Всё прекрасно», — талдычит он.
Пятнадцатого февраля Соня сообщает, что задержится. Голос призрачный, безликий. Это его дочь или кто — то другой, какая — то злобная насмешница? Звонки становятся реже, короче и бессмысленнее. С восьмого марта Соня не выходит на связь. Абонент недоступен.
Измученный подозрениями, бичующий себя, Перелешин договаривается о встрече с Сониной подружкой. Ждёт её в торговом центре «Лев ха — Мифрац», в любимом кафе дочери. Юваль, всегда приветливая и весёлая, отводит взгляд и явно торопится уйти.
— Нет, я ничего не знаю. Совсем ничего.
— Юваль, — умоляет Перелешин. — Вы что — то скрываете?
Девушка теребит сумочку.
— Вы решите, я сошла с ума.
— Расскажи мне.
— В комнате Сони завёлся полтергейст.
Перелешин устало трёт переносицу.
— Это правда! — Юваль вытаскивает из сумочки книгу в жёлтом переплёте, брезгливо бросает на стол. — Он не даёт мне спать! Он подчинил себе Соню. Я думаю, всё из — за пьесы. Ночью кто — то читает её вслух. В Сониной спальне, за стеной.
Перелешин ошеломлённо переваривает информацию. Юваль вскакивает:
— Мне пора.
— Если ты что — то узнаешь…
— Я напишу.
В переполненном кафе Перелешин касается пальцами книги. Обложка шершавая, как змеиная кожа.
Перелешин боится, обернувшись, увидеть за плечом чёрное лицо букиниста Серёги.
Обычно он просыпался около восьми, но в Каркозе не было ничего обычного. Часы показывали полдень, а за окном властвовала всё та же мгла. Болело горло. Сглатывая, он словно пропускал через гланды морских ежей. Он «мерял температуру», приложив ладонь ко лбу и вспомнил, что так делала Вика. Глаза защипало. Ночью кто — то выключил телевизор и переставил вешалку.
Потолок в углу потёк, как пластмасса под воздействием жара. Образовалось нечто противное эвклидовой геометрии. Золотые обои давили на психику, но мир вне отеля был ещё гаже. Он утешал себя тем, что вечером увидит Соню. Чтобы убить время, включил телевизор и посмотрел «Фантомаса» на языке оригинала.
Почему — то, спускаясь по лестнице, Перелешин старался не попасться на глаза портье.
Каркоза умылась весенним дождём. Продавленный тротуар поблёскивал лужами. В пустой аптеке, будто телепортировавшейся из викторианского далёка, сверкал кафель и лыбились картонные мордашки поросят, приклеенных к витрине. Аптекарь так и не вышел на звон колокольчиков и покашливание посетителя. Перелешин покинул аптеку пятясь, подозрительно всматриваясь в тень за латунным кассовым аппаратом. Он прошёл вдоль стены из проволочного каркаса, набитого галькой, вдоль ангара и деревянной набережной. Голуби выкрасили перила помётом. Мокрая ковровая дорожка спускалась к реке. У воды женщина в жёлтой ветровке кормила хлебом нахальных птиц.
Перелешин схватился за набалдашники ограды. Ночью в отеле ему приснился поразительно яркий сон. Будто он сходит со сцены после концерта, вспотевший и счастливый. В гримёрке ждёт Вика. Это анахронизм: они познакомятся только в девяносто четвёртом, с музыкальной карьерой покончено. Во сне Перелешину плевать на нестыковки, ведь Вика абсолютно голая, а он так соскучился. Жена жестом приглашает в объятия. Он бросается к ней, тычась лицом в остренькие груди, посасывая их, как ей нравилось при жизни. Вика изгибается, направляет, ласкает пальцами лохматый затылок будущего мужа, будущего вдовца. Член Перелешина готов лопнуть от возбуждения. Из сосков Вики капает молоко. Она говорит хрипло:
— Король грядёт.
Ураган вторгается в идиллию. Раскидывает сценические костюмы. В гримёрке нет потолка, над любовниками кипящее и булькающее небо.
Вика кладёт ладони на виски мужа и говорит вкрадчиво:
— Нет иной обетованной земли, кроме Каркозы.
Грозовые облака изрыгают бомбы. Как в замедленной съёмке, они падают вниз, увеличиваясь, увели…
На этом сон милосердно прерывался.
Перелешин помассировал горло, сплюнул в песок. Поводил расфокусированным взглядом по набережной. Женщина, кормившая голубей, засекла его и быстро — быстро помчалась навстречу. От неожиданности Перелешин запаниковал. Женщина перепрыгнула ограду и подбежала, тяжело дыша. Ей было лет сорок. Мелкие язвы испещрили подбородок и носогубные складки. Запавшие глаза лихорадочно горели.
«Городская сумасшедшая», — опознал Перелешин.
— Le Roi en jaune*! — радостно каркнула женщина.
— Извините, я не понимаю. — Перелешин заслонился сконфуженной улыбкой.
— Le Roi! — Женщина изобразила пантомимой то ли рога, то ли головной убор. — En jaune! — Она подцепила воротник ветровки. Фанатично закивала.
— Извините. — Перелешин посеменил прочь.
«Соня, — повторял он мысленно. — Соня, Соня, Соня».
Под жёлтой обложкой около ста страниц. «Около» — потому что страницы не пронумерованы. Отсутствуют иллюстрации, любые выходные данные, датировка, тираж, сведения о типографии. Прежде Перелешин не встречал таких книг. Самодел?
Сложно определить возраст издания. Экземпляр отлично сохранился. Ни царапинки на переплёте. Гладкие ламинированные страницы. Ровные столбцы строк. Но книга старая. Точно старая.
«Полтергейст» — аукается в голове вздор Юваль. Перелешин вспоминает лицо дочери, когда она впервые
