Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

Лето подходило к концу. Через центр потянулись караваны машин, набитых пожитками, – видимо, дачники возвращались в города. Вода в бочке так и не превратилась в текилу – уставшая от борьбы мама Кобейко отнесла уцелевшие кактусы на работу. Валика мать словила на попытке стащить отцовский нож и заперла его дома на все выходные. Нина пропустила уже три занятия музыкой: каждый день мы по привычке собирались у облезшего розового крыльца и ждали ее до самых сумерек, но она так и не появилась.

– Давайте к ней сходим? – на пятый день не выдержал выпущенный из-под стражи Валик.

Мы все посмотрели на Пашку. Он оторвал вихрастую голову от старого телефона Валика, в котором по экрану ползала неповоротливая змея из кубиков, и сказал:

– Да, пойдем. Что-то тут не то.

В первый раз мы шли к Нине так рано. Небо было туго обтянуто серыми низкими облаками, вдали что-то надсадно громыхало.

– Давайте скорее, пока дождь не начался, – заныл младший Кобейко, и мы припустили вперед. навстречу по дороге со стороны рыжего леса стремительно неслась длинная колонна грузовиков вроде тех, на которых приезжали люди в костюмах-батарейках. Мы отпрыгнули в сторону и стали считать грузовики.

– Двадцать пять. Это слишком много – одними губами сказал Пашка и повторил: – Что-то тут не то.

Мы прошли мимо озера. По нему шли мелкие круги, дробно взрывая гладь воды, словно изнутри. Дождя так и не было. Нам стало совсем не по себе.

– Пашка, если ты еще раз скажешь, что что-то тут не так, я тебя ударю, – доверительно сообщил старший Кобейко.

Пашка выразительно молчал.

Наконец мы дошли до Нининого дома. Свет не горел, калитка была открыта. Мы по очереди заглянули во все темные окна. Внутри был полный развал – казалось, что жильцы дома покидали его в спешке.

– Они уехали? – услышал я собственный жалобный голос.

– Нет, их съел генерал Мицкевич, – раздраженно сказал Пашка, – конечно, они уехали, вопрос куда и почему.

Снизу, со стороны леса раздался сдавленный вопль младшего Кобейко. Мы кинулись вниз по склону и едва успели затормозить: прямо на границе с лесом младший Кобейко стоял с безвольно открытым ртом и в ужасе смотрел на обломки ограды и стену деревьев перед собой. Абсолютно черных деревьев.

– Почему они теперь черные, почему они черные, почему они такие черные? – заскулил старший Кобейко. На него никто не смотрел.

За спиной снова громыхнуло – очень близко и отчетливо. Над головой низко пролетел грузный вертолет. С дороги вкрадчиво потянуло запахом паленой шерсти.

– Пошли, – скучным голосом сказал Валик.

Мы молча подошли к разломанной ограде и сделали шаг вперед; лес послушно проглотил нас.

Покойники обычно приходят на смену погоды, это все знали: Аркадий, Осин дед, приводил затяжные дожди, а за Тархановым обычно тянулся вязкий, изматывающий зной, в который только и можно было, что лежать за покосившейся беседкой и лениво гонять мух ворсистым лопухом. Байкины шумно вваливались всей семьей, однажды не вернувшейся с озера, и могли по пять дней кряду с грохотом гонять по небу чернильные клочья туч, кидаясь то в дождь, то в град, то в лютый ветер (впрочем, и при жизни они не отличались кротким нравом). А потом рыжая Рита приносила затишье, и воздух становился кротким, прозрачным, безмятежным, как когда-то Ритины глаза, и Осе казалось, что если долго всматриваться в это серое небо, то можно словить ее сонный взгляд; и он всматривался, и ловил – у Оси была кровать возле окна и много времени.

Очень, очень много времени.

Кроме тех двух часов в день, когда приходила Клара.

Клара строгим придушенным голосом отчитывала в чем-то Осину маму за дверью, затем входила в комнату, аккуратно вешала шляпку на крючок и, хрустя юбками, усаживалась на сварливо скрипящий стул у кровати, обволакивая Осю облаком пудровых духов.

– Ну, как жизнь молодая? – неизменно спрашивала Клара, будто не видела его еще вчера, такого же бледного и тщедушного, но от этого вопроса по Осиному лицу тонко разливались лужицы свекольного румянца, словно сообщая, что жизнь молодая потихоньку кипит. Не дождавшись другого ответа, Клара удовлетворенно хмыкала и открывала книгу (где мы тут остановились), и бодро рапортовала:

– Вектор есть направленный отрезок прямой, а именно: тот отрезок, для которого указано, какая из его граничных точек является началом, а какая – концом, Ося, не крутись, пиши.

И Ося не крутился (не мог), и писал, и снова заливался румянцем, теперь уже заходясь от кашля, и Клара терпеливо ждала конца приступа, чтоб как ни в чем не бывало продолжить (проекция вектора на ось, Ося, – это длина отрезка и т. д.), а потом решал примеры в ловко подсунутой под руку тетради, лихо чиркал галками-суффиксами, спрягал, склонял, вычеркивал лишнее – Ося был смышленым парнем, небезнадежным, как говорил о себе он сам с кривой усмешкой, и оттого все было еще тяжелей. А ровно через два часа Клара, словно спохватившись, смешно всплескивала руками, говорила: «Так, что-то я засиделась», быстро шла к двери и хватала шляпку, стараясь проскочить мимо Осиной мамы, которая совала ей какие-то кулечки, конвертики, котомочки, вы ангел, вы наш ангел, Клара, говорила мама и насмерть хватала ее за тонкие смуглые пальцы. Клара легко выскальзывала из цепких благодарных рук и выбегала из дома, а Ося смотрел ей вслед через окно, сколько хватало сил стоять, приподнявшись на шатких локтях. Ося действительно был смышленым парнем и знал, зачем приходит Клара, – вернее, что это значит – и ничего обнадеживающего это не сулило, вопрос был лишь в том, когда, и никакие мамины конверты, кульки и кулебяки не могли этого изменить. Но каждый день Ося до боли в глазах вглядывался в поле, не находя себе места, и успокаивался, лишь рассмотрев черную точку Клариной фигуры, словно вырастающую из неверного горизонта за окном.

До Оси Клара приходила к Рите, Осиной сестре, лежавшей на соседней кровати (теперь заваленной хламом и книгами, которые когда-то были общими) – они рисовали, добиваясь безупречно-прозрачного серого неба, и добились-таки однажды. С Байкиными занималась музыкой – недолго, но они зачем-то очень просили, зажиточному подагрику Петру Тарханову давала танцы, а еще раньше Клара сидела за стенкой в комнате у деда Аркадия, беспощадно выбивая уже из него французские слова – laissez votre main, répétez après moi, votre main, пока наконец ночью, когда зарядил тугой, бесконечный дождь, Аркадий не сказал «Enfin, теперь она довольна» и не закрыл глаза, сам безмерно довольный собой. А теперь Ося рассматривал Ритины акварели, висевшие на кнопках вдоль щелястой стены, и думал, как это будет у него.