— А, хорошо, — равнодушно ответила Хелен.
— Приезжает врачебная комиссия, я тебе рассказывал.
— Да-да, — встрепенулась она после затянувшейся паузы. — Конечно.
— Надеюсь, около десяти буду дома.
Хелен промолчала, и Питер был даже несколько разочарован, что она ничего не заподозрила.
— Люблю тебя, — виновато сказал он.
— Да. Пока.
На «люблю тебя» она, как всегда, не отреагировала.
Но когда-то она была от него без ума. Они так любили друг друга, что превратили Клэпхем, каким он был еще до джентрификации, в самое романтичное место на свете. Серые дождливые улицы южного Лондона тихонько пели от любви. Ни Венеция, ни Париж не были им нужны. Но что-то произошло. Она что-то утратила. Питер это осознавал, но не понимал, как восполнить ее потерю.
На стоянку заворачивает очередная машина, в которой приехала еще одна парочка. В женщине он узнает знакомую Хелен. Это Джессика Газеридж, она делает открытки. Точно, и литературный кружок еще посещает. Но лично знакомы они не были. Просто Хелен однажды указала ему на нее в толпе на рождественском рынке в Йорке. Очень маловероятно, что она тоже узнает Питера, но все же это дополнительный повод для беспокойства, увеличивающий риск. Он слегка сползает по сиденью, когда чета Газеридж выходит из машины. Но они направляются к пабу, даже не глянув в его сторону.
Фарли слишком близко, думает Питер. Надо было выбрать место подальше.
Его уже мутит от всего этого. Головокружительный восторг от трех пробирок Лорны уже совсем испарился. Остался лишь сам соблазн, без блестящей упаковки.
Проблема в том, что он действительно любит Хелен. Всегда ее любил. И если бы он чувствовал взаимность с ее стороны, его бы здесь не было, независимо от кровопития.
Но она-то его не любит. Поэтому он сейчас войдет в паб, подсядет к Лорне, и они будут смеяться, слушая убогую музыку, и после пары бокалов задумаются о продолжении. Есть даже вполне реальный шанс, что оно воспоследует и как-нибудь вечером, скоро, возможно, прямо сегодня, они станут обжиматься, точно подростки, у него в машине или в задрипанном мотеле, а то и вовсе в доме номер девятнадцать. И неизбежно она предстанет перед ним обнаженной.
Вот тут его охватывает паника. Питер тянется к бардачку за «Руководством воздерживающегося», которое без спросу забрал из комнаты Роуэна.
Находит нужную главу — «Секс без крови: не смотрите внутрь». Читает о дыхательных упражнениях, о том, как сосредоточиться на тактильных ощущениях, о методах подавления запаха крови.
Если вы чувствуете, что начинаете преображаться во время прелюдии или полового акта, закройте глаза и обязательно дышите ртом, а не носом, ограничивая таким образом обонятельные и визуальные стимулы… Если ничего не помогает, прервите процесс и произнесите вслух мантру воздерживающегося, приведенную в предыдущей главе: «Я, имярек, контролирую свои инстинкты».
Он снова смотрит на дорогу. Подъезжает еще одна машина, а потом, минуту-другую спустя, мимо катит автобус. Питер уверен, что в окне мелькнуло одинокое лицо сына. Заметил ли его Роуэн? Выглядел он ужасно. Неужели ему что-то известно? Эта мысль пугает Питера еще сильнее, и что-то внутри у него переключается. Волны удовольствия отступают, остается кремень долга. Он заводит машину и едет домой.
— Я, Питер Рэдли, — устало бормочет он, — контролирую свои инстинкты.
Роуэн и Ева в кинотеатре в Тёрске, в десяти километрах от дома. У Роуэна в рюкзаке бутылка с кровью. Но он из нее еще не пил. Он хотел сделать это на остановке, после того как увидел еще одну надпись «РОУЭН РЭДЛИ — УПЫРЬ» (как и аналогичное высказывание на заколоченном почтовом отделении, она была сделана рукой Тоби, но на сей раз художник потрудился вывести трехмерные буквы). Но пришла Ева, а там и автобус подоспел. Теперь он вынужден сидеть неподвижно с мыслями о своем настоящем отце, о том, что мать и в этом лгала ему всю жизнь.
На фильме он сосредоточиться не может. Он не сводит глаз с Евы — на экране что-то взрывается, и ее лицо окрашивается в желтый, оранжевый и красный.
Любуясь ею, Роуэн потихоньку забывает о письме, раскрывшем ему мамину тайну, для него остается только Ева и ее запах. Он смотрит на темную тень, пролегающую вдоль сухожилия на ее шее, и представляет, какова на вкус ее кровь.
Роэун наклоняется все ближе и ближе к девушке. Его зубы видоизменяются, когда он закрывает глаза, готовый впиться в ее плоть. Ева видит его совсем рядом и улыбается. Протягивает ему ведерко с попкорном.
— Нет, спасибо, — говорит он, прикрывая рот.
Он встает и направляется к выходу.
— Роуэн?
— Мне надо в туалет, — бросает он через плечо, поспешно проходя мимо пустых кресел в их ряду.
Он только что был на грани и чуть не сорвался.
Я чудовище. Чудовище, сын чудовища.
Мучительная жажда требует своего.
Добравшись до мужского туалета, он вытаскивает бутылку из рюкзака и ловко откупоривает ее. Запах застарелой мочи тут же пропадает, и Роуэн растворяется в неописуемом блаженстве.
Аромат кажется чарующе экзотичным и в то же время почему-то удивительно близким. Зажмурившись, он жадно пьет, отдавая должное изысканности букета. Это вкус всех чудес света, но такой подозрительно знакомый — Роуэн словно возвращается в родной дом, о существовании которого давно позабыл.
Только оторвавшись от бутылки, чтобы вдохнуть и вытереть губы, Роуэн наконец обращает внимание на этикетку. Вместо имени Уилл написал: «ВЕЧНАЯ — 1992».
И его осеняет.
Вечная.
И год его рождения.
Он чувствует ее на языке и в горле.
Рука с бутылкой дрожит, это отголоски внутреннего землетрясения, вызванного ужасом и яростью.
Он швыряет бутылку об стену, кровь стекает по керамической плитке, и на полу образуется лужа. Красная лужа, которая подползает к нему, словно медленно высовывающийся язык.
Но Роуэн успевает обойти ее, раздавив кусок стекла. Он выходит в фойе — там никого нет, только кассир сидит на своем рабочем месте, жует жвачку и читает «Рейсинг пост».
Он бросает на Роуэна неодобрительный взгляд — должно быть, слышал, как разбилась бутылка, — но тут же возвращается к газете или просто делает вид. Уж больно жуткое выражение лица у мальчишки.
Остановившись на ступеньках кинотеатра, Роуэн дышит ровно и глубоко. На улице прохладно. Воздух какой-то сухой. Надо срочно нарушить эту абсолютную невыносимую тишину — и он что есть мочи кричит в ночное небо.
Луна на три четверти скрыта тонким облачком.
