время я ни разу больше не осмелилась выглянуть из спальни в коридор; теперь, когда что-то происходило – как уже было сказано, с перерывами, мне, в мои юные годы, казавшиеся долгими, – я оставалась в постели, напрягшись и не чувствуя под собой простыней. Шаги, к тому же, сами по себе не были постоянным явлением, и это непостоянство не позволяло сообщить о них другим; вряд ли я вообще услышала бы что-либо достойное внимания, если бы однажды не
увидела. Но отныне я заперла дверь нашей главной комнаты для гостей и совсем перестала посещать свой прекрасный, неприступный кукольный особняк.
Я заметила, что мама никак это не прокомментировала. Лишь папа посетовал как-то раз на то, что я, неблагодарная, совсем не играю с моим чудесным подарком. Я сказала, что меня отвлек заданный нам на каникулы «Моби Дик». Это был правдоподобный и даже до некоторой степени правдивый ответ, хотя книга и казалась мне в высшей степени лишенной смысла и ужасно жестокой.
– А мне ведь с самого начала не понравился Пентонвилл, – сказал папа. – Мрачноватый для игрушечного домика.
– Все мы учимся только на собственном опыте, – заметила мама.
– Вовсе нет, – ответил папа, нахохлившись.
Все это, естественно, происходило на каникулах. В то время я собиралась поступить в одну из школ моей матери, где мне следовало оставаться до тех пор, пока я не смогу начать посещать танцевальные курсы – на что я безоговорочно согласилась. Константин перешел в другое, высокоинтеллектуальное заведение совместного обучения, и приступил к занятиям пораньше – ему-то явно светила стипендия в университете, возможно даже, иностранном. Несмотря на наши юные годы, мы безо всякого присмотра катались по самым разным, подчас рисковым, дорогам на маленьких грязных велосипедах, и домой прибывали в разное время – я частенько запаздывала к чаю.
Вернувшись как-то раз, я обнаружила, что наш обеденный стол завален на редкость неинтересными чертежами. Я вообще ничего не могла в них разобрать (казалось, они даже не относились к тому виду геометрии, к которому я, к сожалению, привыкла); сами собой они сворачивались в трубочку и шлепали меня по пальцам при всякой попытке распрямить их. Оставалась еще пара недель до того, как папу брали на очередную сезонную работу – в ночную смену и в какой-то дали от дома, куда надо было ездить на машине, – так что бумаги принадлежали, очевидно, Константину. Самого его, правда, было что-то не видать.
Взойдя наверх, я увидела, что дверь в главную комнату для гостей открыта. За нею я и застала Константина. Разумеется, ключ все это время оставался в замке, его требовалось лишь повернуть.
– Привет, Лина, – произнес Константин в своей непринужденной манере. – Мы изучаем аксонометрию, и я решил спроектировать твой кукольный дом. – Говоря со мной, он расчерчивал прямыми линиями лист плотной белой бумаги. – Домашнее задание у нас такое. У меня, спасибо тебе, есть фора – остальным-то придется придумывать дома с нуля.
Не следует думать, что Константин мне не нравился, хотя он нередко меня раздражал – своими спокойствием и аккуратностью. Прошло несколько недель с тех пор, как я в последний раз видела свой дом, и он предстал предо мной в неожиданно интересном свете. Случилась странная – и не последний раз в моей жизни – вещь: на какое-то время я стала другим человеком; самоуверенным, практичным, простым. Возможно, тому поспособствовал ясный свет осеннего вечера.
– Давай помогу, – вызвалась я. – Скажи мне, что делать.
– Жаль, что я не могу забраться внутрь и снять мерки. Хотя мы и не обязаны делать их. На самом деле, Мозгоплет так и сказал – никаких цифр, достаточно общего плана. Мы должны ухватить аксонометрическую суть, и все. Но, черт возьми, с футами и дюймами было бы куда проще.
Судя по вороху белой бумаги, исчерченной за, подозреваю, весьма короткое время, Константин отлично справлялся. Но он был не из тех, кто останавливается на полпути к совершенству.
– Скажи, что нужно делать, – предложила я, – и я сделаю.
– Спасибо, – ответил он, засовывая карандаш в точилку, – но это работа для одного человека. Я потом покажу, как это делается, и ты начертишь другое здание, если захочешь.
Я пробыла в комнате еще какое-то время, пока Константин не намекнул мягко, что я его отвлекаю. Тогда я вышла, переобулась и поставила чайник к приходу мамы и нашему полднику.
Когда Константин спустился к нам – мама дозвалась его лишь с третьей попытки, но это было в порядке вещей, – он сказал:
– Знаешь, сеструля, тут какая-то фигня.
– Где ты нахватался этаких слов? – пожаловалась мама. – И не называй, пожалуйста, сестру «сеструлей».
– Прости, мам. – Другой реакции на замечания Константин попросту не имел. – Ну-ка, посмотри. – Он сунул мне в руки чертеж. – Здесь кое-чего не хватает. Видишь? – Своим погрызенным зеленым карандашом он ткнул в конкретное место. Я, разумеется, не увидела – я ничего в этом не смыслила.
– Давайте-ка после чая вы этим займетесь, – пожурила нас с братом мама с поистине королевской твердостью в голосе.
– Ну мам… – начал Константин.
– Никаких «мам», – отрезала она.
Вздохнув, брат стал макать галету в чашку. Спокойно (или, если говорить обо мне, с видимостью спокойствия) мы приступили к еде. Та моя самоуверенно-практично-простая личность, пусть и пережившая отказ Константина от помощи, начала потихоньку увядать.
– Чем ты занимаешься? – спросила мама брата в конце концов. – С виду – прямо-таки Розеттский камень.
– Я снимаю аксонометрический слепок с подарка Лины.
– И это так важно, что ты не можешь спокойно пополдничать?
Теперь, когда его осадили, мой брат явно не торопился делиться своим открытием. Он надкусил тост, намазанный плавленым сыром, и тихо произнес:
– Я провел примерные расчеты – оказалось, не все сходится. Все комнаты наверху подогнаны друг к другу. А на первом этаже есть место для еще одной. В этом-то и кроется вся фигня… прости, мам.
– Что за небылицы? – Мне показалось, что мать смотрит на него как-то слишком уж строго, не по ситуации.
– Это не небылицы, мам. Конечно, у меня нет точных замеров – да и как его мерять, он же неразборный. Но не зря же я учился аксонометрии. На первом этаже есть ниша – пространство, по периметру которого выстроены остальные комнаты. Скрытие покои.
– Сможешь показать?
– Без проблем, мам. Константин отложил недоеденный тост. Он поднялся, – его лицо выглядело бледнее обычного – и через стол протянул ей чертеж.
– Нет, не на бумаге. В этом я не разбираюсь… и не думаю, что ты разбираешься. – Мама говорила в таком тоне только с отцом, да и то изредка. –
