Умберто Убальдини и Оттавиано Боргезе, возвращаясь домой, то и дело досадливо переглядывались. Удача, которая привалила их бывшему дружку, бесила. Чёрт возьми… У Винченцо было мало шансов получить наследство раньше, чем лет через двадцать, но вот, шар непредсказуемо завертелся у борта и влетел в лузу. Появление этого человека было неприятным и неожиданным, как материализация призрака. К тому же, дурацкие сплетни старух упорно приписывали ему не только получение баснословных денег, но и всего остального…
Впрочем, об этом и думать не хотелось.
Что до Рафаэлло ди Рокальмуто, чья голова была привычно затуманена вчерашним вечером у любовника и инъекцией кокаина, то он искренне сожалел, что Джустиниани никогда не прельщали мужские забавы в термах Каракаллы, — этот мужчина всегда нравился ему.
Гизелла Поланти и Мария Леркари возвращались домой в карете маркиза Марио ди Чиньоло. Немного поговорили о церемонии, похвалили гроб и венки. Покойник выглядел прекрасно, что за мастера в мертвецких? Художники, ей-богу, просто художники.
— Молодой Джустиниани держался величественно, — маркиз методично полировал ногти, и не глядел на собеседниц, — он застал своего дядю… живым?
Гизелла Поланти и Мария Леркари переглянулись, и баронесса кивнула.
— Вирджилио спрашивал его об этом, он сказал — да.
— Друзей он встретил… весьма любезно. Странно.
На это, двусмысленно улыбнувшись, ответила донна Гизелла.
— Возможно, это только поза и он отыграется. Если же подлинно все простил — его стоит беатифицировать.
Чиньоло кивнул.
— Все проступит, подождите, — проскрипела, как несмазанная телега, донна Леркари. — Хоть я думала, что наследником будет ваш Элизео…Они как-то сблизились…
— Давайте сменим тему, — прерывая разговор, прошипела ее светлость.
Все умолкли, но скоро беседа была возобновлена, правда, уже в ином направлении.
— Вас не удивило, как смотрела на молодого Джустиниани Глория Монтекорато? — брови Марии Леркари взлетели на середину лба, а лицо вытянулось и снова приобрело лисье выражение. В её голосе проступил мёд, правда, основательно разбавленный желчью.
— Да, девочка поняла, что продешевила, — цинично обронила Гизелла, усмехаясь и обращая к подруге ехидный хищный взгляд. — Но тут уж ничего не поделаешь. Коль поставила не на ту лошадь — второго заезда не будет.
— Правда ли, что Джустиниани собирается жениться на дочке Габриеля? — маркиз, не глядя на подруг, заложил в несессер пилочку для ногтей, — об этом судачили в толпе.
Герцогиня оценила болтовню невысоко.
— Зачем ему Джованна Авильяно, за которой ничего? Кстати, сколько вы даете за дочерью, Марио? Пятьдесят?
Маркиз кивнул, но лицо его омрачилось. Розамунда ди Чиньоло, увы, не отличалась красотой, и Марио не надеялся, что Джустиниани клюнет на приданое. Теперь он и сам куда как не нищий. Дочь было подлинным крестом маркиза, ей было уже двадцать восемь, она не только не привлекала внешностью, но и отталкивала мужчин назойливой докучностью.
— Сейчас начнётся, — предрекла Мария Леркари и едва не облизнулась, — весенний гон невест. У Петторанелло сестра на выданье, хоть кто её возьмет, один чёрт знает, Вирджилио надо пристроить племянницу Елену, замуж пора Катарине Одескальчи и Джованне Авильяно, да добавьте вашу дочь, Марио, да Марию Убальдини. Мне вообще-то казалось, Убальдини женится на Елене Аньелли. Да не срослось…
Глаза герцогини Поланти сверкнули.
— Марии Убальдини замуж не выйти вообще, помяните мое слово, — уродливое лицо герцогини исказилось в рыльце готической горгульи. — Что до Елены… Девица не дура — проронила она, — думаю, она знает и о его проигрышах, и о прошлогоднем жульничестве на бегах. К тому же — прекрасно знает, что у Убальдини роман с ее теткой Ипполитой.
— Вы это всерьез? — Марио ди Чиньоло был, казалось, изумлен, — неужто наш дорогой Вирджилио носит рога?
— А то вы сами не знаете, Марио. Не валяйте дурака. Ипполита Массерано готова расставить ноги перед каждым, и ваш собственный племянничек Элизео может многое на сей счет порассказать. Да и не только он, кстати. Сейчас говорят об Убальдини.
— Неужели мир так ужасен? — вопросил Марио ди Чиньоло с подлинной горечью. Впрочем, те, кто знали его достаточно давно, безусловно, поняли, что горечь и недоумение маркиза поддельны. Он прекрасно знал о похождениях Ипполиты Массерано, и сам был одним из ее любовников. В высшем римском обществе почти все амурные интрижки были известны. Здесь толпились десятки знатоков любовной мимики, которым было достаточно подметить позу или взгляд, чтобы понять возможность будущей связи. Несколько любопытных особ, вроде Гизеллы Поланти и Марии Леркари, бдительные и внимательные, на больших празднествах, где столь часты необдуманные шаги, с искусством карманных воров ловили отрывки разговоров, томность, дрожь, неосторожный взгляд. Иногда выступали свахами, чаще шантажистами, но всегда — сплетницами.
— Так что все же с девчонкой-то случилось? — тихо поинтересовался маркиз, — я эту Франческу видел — тихая мышка. С чего бы ей вдруг спятить? Я просто подумал, что Рокальмуто мог сестрицей-то и пожертвовать… на мессе-то…
— Тссс! — змеёй прошипела в ответ донна Леркари. — Положим, что так и было, да поди докажи…
Тем временем с кладбища в дом Одескальчи вернулись Катарина, Елена и Джованна. Катарина сняла с плеч тёмную шаль, положила её на спинку кресла и с тревогой посмотрела на Джованну. Та была бледна, её знобило. Она протянула к огню камина трясущиеся руки и сидела, низко опустив голову. Елена, молча переглянувшись с Катариной, позвонила служанке и попросила принести немного вина и фруктов.
— Ты не должна так убиваться, Джованна. Еще ведь ничего не решено, — Катарина была в отдаленном родстве с подругой, знала ее с детства, но сейчас не понимала ее огорчения.
Джованна подняла голову.
— Как мог крестный сказать такое? Он любил меня! А теперь мне говорят, что он хотел, чтобы я вышла замуж за этого мерзавца. Может ли это быть?
— Ну, почему мерзавца? — Катарина погладила подругу по плечу, — я не слышала о нём ничего дурного.
— Ты не видела его лицо? Страшное, застывшее, безжизненное. Восковая кукла!
Служанка внесла поднос, Катарина налила подруге вина.
— Ты не права, — мягко возразила она, протягивая Джованне бокал, — он красив, у него мужественное лицо. А что он не улыбался — ну, ведь на похоронах смех неуместен.
— Он лицемер. Он ненавидел крестного, никогда не появлялся в доме, вел предосудительный и разнузданный образ жизни! А теперь еще и изображает скорбь! Плач наследника — замаскированный смех, кто этого не знает? — Джованна была мрачна и насуплена.
