Я сглотнул, выскочил из дома и побежал – прочь от разгоравшегося пожара, прочь от жуткой Володиной улыбки, прочь из этого кош мара.
* * *
С того дня я жил в постоянном страхе. Лишь изредка он затихал, чтобы вскоре вернуться. Походил на легкие почечные колики в сопровождении тошноты. Страх преследовал меня, словно хронический недуг, от которого не помогает никакое лечение. Я все время чувствовал смерть как границу, проходящую где-то рядом – где-то прямо за моей спиной. А по ту сторону границы мне мерещилась тьма, жуткая и опасная, из которой за мной следят чьи-то внимательные глаза.
Меня пугала мысль о мертвых вообще и о Володе Николаеве в частности. Ведь он же наверняка способен передумать, разве нет? Пусть он обещал не трогать меня, пощадить, но надолго ли хватит обещаний мертвеца? Может быть, он уже решил – прямо в сей самый момент – все-таки расправиться со мной? И скоро придет. Или уже пришел и наблюдает из какой-то укромной тени, поблескивая бесчеловечными глазами.
Эта мысль изводила меня каждый день. Из-за нее все валилось из рук, я не мог ни на чем по-настоящему сосредоточиться. Меня будто заживо пожирали черви – скользкие мыслишки и мутные оттенки чувств, порожденные страхом.
Надо ли говорить, что про йогу для мертвых я никому и полслова не вымолвил?
* * *
Это был муторный дождливый день, полный, как всегда, тревожных ожиданий. Я лежал дома больной, с высоким давлением, с головной болью, с температурой.
В прихожей раздался звонок.
Пошатываясь, я подошел к входной двери, прильнул к окуляру глазка и увидел – вот уж неожиданность – искаженное линзой Павлушино лицо. Оно походило на знаменитый кадр из фильма Мельеса «Путешествие на Луну». На вздувшемся лунообразном лике – кратеры оспин и возвышенности прыщей. Похабный кончик языка просунулся меж тошнотворных мясистых губ. Глаза в похотливой поволоке. Ноздри – как две норы, откуда вот-вот зазмеится какая-то вязкая космическая дрянь.
Холодцов впервые заявился ко мне без предупреждения. Совсем не в его стиле.
Отворив дверь, я никого не увидел. Пустая лестничная клетка. Черт бы побрал этого Павлушу! Вздумал шутки шутить? Или… он просто мерещился мне, когда я заглядывал в глазок?
Разозленный, закрыв дверь, я вернулся в комнату и остолбенел. Павлуша стоял спиной ко мне, перед моим книжным шкафом. Он повернулся, улыбнувшись, но странная вышла улыбка – надменная, незнакомая. Так он никогда не улыбался. В руках держал книгу – солидный старый фолиант в потертом кожаном переплете. Не из моей коллекции.
– Думаю, тебе интересно будет взглянуть, – сказал он, нежно поглаживая пальцами корешок.
– Погоди, Павлуша, ты как здесь… – пробормотал я.
Он молча протянул мне книгу, я взял ее, открыл и похолодел, прочитав на титульном листе напечатанное старомодным дореволюционным шрифтом:
А. Л. Самосатскiй
ЙОГА ДЛЯ МЕРТВЫХЪ
Наскоро я пролистал страницы – никакого текста, только схемы, пиктограммы и рисунки, будто книга писалась для дошкольников или умственно отсталых. Для тех, кто не умеет читать. Я поднял глаза на Павлушу. Он уже не улыбался. Его взгляд обжигал и подавлял.
– Тут есть пропуски, которые нужно заполнить, – произнес он. – Ты, Дима, единственный из живущих, кто прочел все записи Самосатского перед уничтожением. Наживку старик проглотил, но… подавился раньше времени. Этот сучий Николаев спутал мне все карты. Благо он не стал размениваться на такое бездарное и ссыкливое чмо, как ты. Знаешь, в чем настоящий смысл йоги для мертвых? Мы искали способ овладевать телами живых с изнанки. Но, сам понимаешь, заниматься этим по ту сторону, да еще и вне тела, весьма затруднительно. Самосатский должен был развить эту идею, разработать способ… А долбаный Николаев похерил все разработки.
– Так Самосатский тоже?.. – изумленно спросил я.
– Мертвец? Нет, он – просто наш инструмент. Старый хрыч и сам не до конца понимал, какую штуку разработал, и уж тем более не догадывался о последствиях «обратного управления». Это я ему подкидывал идеи, озарения, сны! – не без гордости признавался Павлуша. – В чем он был действительно хорош, так это в систематизации процессов и расшифровке глубинных механизмов человеческой сути. Нам, мертвым, такие эксперименты недоступны: смерть, она, знаешь ли, расчеловечивает. Пришлось подтолкнуть его к созданию экспериментальной группы под видом секты здесь, среди живых. И вот, стоило мне отвернуться, как у вас там началась бойня. А теперь все: ни из дохлого Самосатского, ни из его учеников уже ничего не выудишь – мертвый мертвому не господин, у каждого из нас, что называется, «свой котел» в глубинах смерти. Если мертвые объединяются друг с другом, то добровольно. Там ведь не просто потусторонний мир, там хуже, потому что каждый находится по ту сторону каждого другого. А вот живыми мы можем манипулировать. Короче, если б не эта тварь Николаев… Вернее, если б не ты!
Этот человек пугал меня. Словно в Павлушину шкуру влез незнакомец, и был тот незнакомец опасен до крайности. Я чувствовал эту опасность, текущую от него по воздуху, как металлический и сладковатый запах крови.
– Да я ничего не помню… Я же хотел все забыть, – запинаясь, отвечал я. – Тем более не помню его записей. Я читал и как будто отключался.
– Мы знаем. Но это поправимо. Я для того и пришел, чтобы реставрировать твою память. – Павлуша искривился в такой злорадной улыбке, что дрожь пробежала у меня по коже. – Я заставлю тебя все вспомнить, и знаешь, каким методом?
Павлуша сделал шаг вперед. Потом вдруг как-то подскочил ко мне и, припав губами к моей щеке, близ самого уха, жарко зашептал:
– Методом выворачивания тебя наизнанку.
Отстранился и пронзительно захохотал. Я отшатнулся, выронил книгу, попятился и, наткнувшись на кресло, рухнул в его объятия. Павлуша тут же кошкой прыгнул мне на колени, по-женски прильнул к моей груди, а сам продолжал заливаться каркающим хохотом, от которого ледяной ужас растекался по моему нутру. Хохот был в точности как у мертвого Володи Николаева.
Отсмеявшись, он поднялся, да еще так, будто брезгливо отряхивался после прикосновения ко мне. Подобрал книгу с пола, глянул на меня сверху вниз и произнес – как сквозь зубы сплевывал:
– Я с тобой не шучу. Я тебя выверну. И если надо – то во всех смыслах. Физически в том числе. Я тебя загоню в змеиную яму такого ужаса, где из тебя все человеческое выпарится, всякая забывчивость тебя покинет, и ты вспомнишь. Знаешь, как перед самой смертью вспоминают всю свою жизнь до мелочей – так и ты вспомнишь, все до последней буковки. Будешь блевать памятью до опустошения.
– Да кто ты такой?.. – прошептал я, ерзая в кресле от внезапных болезненных спазмов, пронзивших мышцы обеих ног.
Павлуша взмахнул рукой и подбросил книгу вверх. Едва вырвавшись из пальцев, она бесследно растворилась в воздухе.
– Кто я такой? – едко ухмыльнулся он. – Ты как думаешь, в загробном мире обитают одни лишь обычные мертвецы? Бесплотные тени слоняются в скорби и смертной тоске, да? Есть еще и коренные обитатели – те, что мертвы, хотя никогда не жили и не рождались, малые и великие. Некоторые – настолько великие, что в их телах, как паразиты, обитают другие мертвецы. Настолько великие, что само их присутствие в вашем мире поставило бы реальность под сомнение. Наверное, поэтому их изначально и не позвали на вечеринку, они родились в этой тюрьме без времени и пространства. Но теперь у них есть шанс выйти на поверхность. И это, между прочим, благодаря и тебе, Дима. Хочешь знать, кто я? Я тот, кто может испарить твою кровь силой мысли. Тот, кто может в один миг населить твой кишечник плотоядными червями, которые будут жрать тебя изнутри. Любые пытки, любые галлюцинации, любые кошмары. Все, что можешь себе представить, и даже больше. Хотя это все цветочки по сравнению с тем, что могут мои покровители. Поверь, лучше тебе не знать, ха-ха, лучше не знать!
