Правда, теперь фонарь оказался покрыт снегом, завалившим выше половины и стеклянные входные двери, так что помещение освещалось только небольшими разноцветными светильниками, размещенными внутри аквариума. Рыбы призраками скользили в воде за стеклом, и причудливый свет играл на их чешуе, окрашивая ее в зловещие тона, а их тени, увеличенные расстоянием и выпуклой поверхностью аквариума, плыли по стенам.
Очень все это выглядело жутко.
Одна из теней привлекла мое внимание, потому что какой-то из моих инстинктов уловил в ней неясную, но несомненную угрозу. Потребовалось, наверное, две или три секунды, чтобы я сообразил, чем именно встревожила меня эта тень — тем, что она была человеческой и двигалась по стене плавной, размеренной трусцой за тенью одной из плававших в аквариуме маленьких, но самых что есть настоящих акул — при том, что отбрасывавший ее человек стоял совершенно неподвижно.
Никодимус оторвался от созерцания плававших в аквариуме рыб, так что теперь я видел его профиль на фоне неярких разноцветных огней. Зубы его блеснули в свете ближней к нему подводной лампы оранжево-красным бликом.
Я удержался от того, чтобы сделать шаг назад, но, признаюсь, с трудом.
— Какая метафора, — тихо произнес он. Приятный у него был голос: мягкий и неожиданно звучный. — Только посмотрите на них. Плавают. Питаются. Спариваются. Охотятся, убивают, спасаются, прячутся — каждая в соответствии со своей натурой. Все такие разные. Чужие друг другу. Весь мир их в непрерывном движении, вечно меняющийся, вечно угрожающий, вызывающий, — он сделал рукой широкое такое движение. — Им не дано знать, насколько он хрупок, или того, что их все время окружают существа, обладающие возможностью одним движением пальца уничтожить этот их мир и убить их всех. Конечно, в этом нет их вины, — Никодимус пожал плечами. — Они просто… ограничены. Очень, очень ограничены. Привет, Дрезден.
— Вы чуть переигрываете, изображая из себя страшилу, — заметил я. — С таким же успехом вы могли бы набелить лицо, надеть черный цилиндр и врубить какую-нибудь органную музыку.
Он негромко рассмеялся. Не зловеще — нет, просто от души и чертовски уверенно.
— Я так понимаю, какие-то отклонения в регламенте встречи, да?
Кинкейд покосился на меня и кивнул.
— Местные органы правопорядка желают присутствия на ней своего представителя, — сообщил я.
Никодимус склонил голову набок.
— Правда? Кто?
— Какая разница? — спросил Кинкейд скучающим тоном. — Архив готова разрешить это, если вы не имеете возражений.
Никодимус, наконец, окончательно повернулся в нашу сторону. Выражения его лица я не видел, только силуэт на фоне аквариума. Тень его, тем не менее, продолжала кружить по помещению следом за акулой.
— Два условия, — произнес он.
— Выкладывайте, — сказал Кинкейд.
— Во-первых, представитель должен быть безоружен, и Архив должна гарантировать его нейтралитет при отсутствии факторов, вступающих в противоречие с интересами правоохранительных органов.
Кинкейд снова покосился на меня. Условие насчет безоружности Мёрфи не понравится, но она его выполнит. Хотя бы потому, что не захочет идти на попятный передо мной — или, возможно, перед Кинкейдом.
Впрочем, я не понял, чем не устраивает Никодимуса присутствие вооруженного копа. Пистолеты этому типу нипочем. То есть совершенно. Тогда в чем дело?
Я кивнул Кинкейду.
— Отлично, — сказал Никодимус. — Во-вторых… — он двинулся вперед, гулко ступая по мраморному полу, пока мы не увидели его в свете ближнего напольного светильника. Это был мужчина среднего роста и сложения, с симпатичными, сильными чертами лица и темными, интеллигентными глазами. Безупречно ухоженную шевелюру тронула кое-где седина, но для человека, чей возраст составляет две тысячи лет, он держался более чем неплохо. Одежду его составляли черная шелковая сорочка, темные брюки и то, что могло бы сойти за серый ковбойский платок, на шее. Только это был не платок. Это была старая, очень старая выцветшая веревка, ровесница его монеты. — Во-вторых, — произнес он, — я хочу поговорить пять минут наедине с Дрезденом.
— Не обижайтесь, Ник, — сказал я, — но это примерно на пять минут дольше того времени, которое я хотел провести с вами.
— Вот именно, — с улыбкой ответил он. Такую улыбку можно увидеть в сельских клубах, или на заседаниях совета директоров, или у крокодилов. — У нас ведь так и не было хорошей возможности мирно поговорить. Вот я и хочу исправить этот пробел, — он махнул рукой в сторону аквариумов. — По возможности, без разрушений, ладно?
Я смерил его хмурым взглядом.
— Мистер Архлеоне, — произнес Кинкейд. — Вы предлагаете мирные гарантии? Если так, Архив заставит вас придерживаться этого.
— Такого я не предлагаю, — ответил Никодимус, не сводя взгляда с меня. — Дрезден сочтет это лишенной ценности монетой, а в нынешней ситуации его мнение единственное, которое реально что-то значит, — он развел руками. — Просто поговорить, Дрезден. Пять минут. Уверяю вас, если бы я хотел причинить вам вред, даже репутация Адского Пса, — он сделал паузу, чтобы выразительно покоситься в сторону Кинкейда, — ни на мгновение не заставила бы меня колебаться. Я бы давно уже вас убил.
Кинкейд удостоил Никодимуса легкой, ледяной улыбки, и воздух буквально зажужжал от сгустившегося напряжения.
Я поднял руку.
— Полегче, Дикий Билл, — вполголоса произнес я. — Я поговорю с ним. Потом устроим общее заседание. Мило и цивилизованно.
Кинкейд покосился на меня и изогнул кустистую бровь.
— Вы уверены?
Я пожал плечами.
— Ладно, — кивнул он. — Вернусь через пять минут, — он помолчал. — Если любой из вас инициирует насилие, не укладывающееся в рамки дуэльного кодекса, это будет означать нарушение Уговора. Более того, это будет считаться оскорблением репутации Архива, и я лично прослежу за тем, чтобы оно не осталось безнаказанным.
Ледяной холод взгляда его голубых глаз предназначался преимущественно Никодимусу, но и мне досталось немного. Кинкейд не шутил; мне доводилось видеть его в деле. Он пугал меня, как мало кто другой из известных мне людей — по большей части тем, что он подходил к делу с бесстрастной практичностью, на которую влияли ни личные пристрастия, ни гордость, часто являющиеся определяющими в сверхъестественных разборках. Кинкейд не побоялся бы заглянуть мне в глаза, убивая меня, если бы до этого дошло. Впрочем, он без колебаний всадил бы в меня пулю и с расстояния в тысячу метров, или подложил бы мне бомбу в машину, чтобы прочитать о моей смерти на следующее утро в Интернете. Главное — выполнить работу.
