Ты отвлекаешься, дорогая, – сказала Малыш. – Разве можно сейчас отвлекаться?
Ответ был вполне однозначным: нет.
Джесси осторожно положила закругленный осколок на полку, так чтобы потом достать до него, не особенно напрягаясь, и чтобы острый саблеобразный конец торчал вверх. На тонком острие скола вспыхнула искорка – отражение солнечного света. Джесси решила, что этот осколок вполне подойдет для того, что она задумала. Надо только быть осторожной и не давить слишком сильно. Иначе она может смахнуть его с полки или обломить острый конец.
– Просто будь осторожной, – сказала она себе. – И тогда у тебя все получится. Просто представь…
Но вторая половина задуманной фразы
(что ты разрезаешь ростбиф)
показалась ей не особенно продуктивной, поэтому Джесси решила не произносить ее вслух. Она приподняла правую руку, так что цепочка наручников натянулась до предела, и поставила ее так, чтобы запястье оказалось как раз над сверкающим острием стекла. Ей хотелось смахнуть с полки все остальные осколки – чтобы не напороться на них и не отвлечься от главного, – но она не решилась. Ей хватило эксперимента с баночкой крема. Если она случайно уронит или разобьет заостренный осколок, ей придется искать более или менее подходящую замену. И не факт, что замена найдется. Такая предосторожность казалась чуть ли не абсурдной, но вряд ли была излишней. Если она собирается спастись, ей не отделаться малой кровью. Крови надо гораздо больше.
Делай так, как ты это себе представляла, Джесси… главное – не испугаться.
– Я не испугаюсь, – прохрипела Джесси осипшим от жажды голосом. Она потрясла рукой в надежде смахнуть осколки, застрявшие в пальцах. И у нее это получилось. Только одно острое стеклышко, вонзившееся глубоко в кожу под ногтем большого пальца, осталось на месте. Джесси решила пока оставить его в покое и заняться главным.
То, что ты собираешься делать… это же просто безумие, – прозвучал у нее в голове нервный голос. Но теперь это был не какой-то там голосок с НЛО. Этот голос Джесси узнала сразу. Это был голос матери. – Но знаешь, меня это не удивляет. Типичная реакция Джесси Махо – сразу же впадать в крайности. Я это видела тысячу раз. Ну подумай как следует, Джесси. Зачем тебе резать себя и рисковать умереть от потери крови?! Кто-нибудь наверняка придет и спасет тебя; а все остальное – это просто бредятина. Умереть в летнем домике?! Умереть в наручниках?! Так не бывает, поверь мне. Так что послушайся матери хотя бы на этот раз. Не стоит бросаться в крайности. Не режь себе руку этим стеклом. Не надо!
Да, это была ее мать. И она, как всегда, хорошо притворялась. Так хорошо, что аж жутко. Мать старается, чтобы в ее словах чувствовалась любовь, и забота, и здравый смысл, но на самом деле все это – только замаскированная злость. Может быть, ее мать и умела любить, но Джесси всегда считала, что настоящая Салли Махо – это та женщина, которая однажды ворвалась к ней в комнату, запустила в нее парой туфель и даже не потрудилась объяснить почему. Ни тогда, ни потом.
Тем более что все, что сказал этот голос, было неправдой. Кошмарной неправдой.
– Нет, – решительно проговорила Джесси. – Я не послушаюсь твоего совета. Никто не придет… разве что тот человек… то существо, что приходило сюда прошлой ночью. Я сделаю так, как решила. И я не боюсь.
И Джесси опустила запястье на сверкающее острие стекла.
Джесси нужно было видеть, что она делает, потому что сначала она почти ничего не чувствовала. Сейчас она могла бы раскромсать свое запястье в лохмотья и не почувствовать ничего, кроме слабого, едва ощутимого давления и тепла. Но она с облегчением обнаружила, что ей прекрасно все видно; она разбила стакан в правильном месте (Ну наконец-то хоть что-то хорошее! – язвительно прозвучало в голове.), и ей не пришлось выворачивать шею, чтобы наблюдать за своими действиями.
Отогнув кисть чуть назад, она опустила внутреннюю часть запястья – ту самую часть, где проходят линии, которые гадалки называют браслетами Фортуны – на отколотый край стекла. Как завороженная она наблюдала за тем, как острый выступ сначала вдавился в кожу, а потом пропорол ее. Она продолжала давить, и стекло все глубже и глубже вонзалось в запястье. Вдавленная ямка наполнилась кровью и исчезла.
Поначалу Джесси расстроилась. Стекло не разрезало руку так, как было ей нужно (и чего она немного боялась). Но потом острый край вспорол пересечение вен под кожей, и кровь потекла быстрее. Она не била пульсирующими струями, как думала Джесси, а именно текла непрерывным потоком – как вода из крана, открытого почти до конца. Стекло вошло глубже в руку, и крови стало еще больше. Она перелилась через край полки и потекла по предплечью Джесси. Дело сделано. Отступать уже поздно. Теперь все должно решиться.
Давай тяни руку! – завопил голос матери. – Не дожидайся, пока станет хуже – хуже и так уже некуда! Тяни, пока еще можешь! Быстрее!
Мысль, конечно, заманчивая. Но Джесси считала, что тянуть еще рано. Она не знала слова «дегловация» – специального медицинского термина, который обычно употребляется при описании состояния пациентов с обширным ожогом, – но инстинктивно чувствовала, что нельзя полагаться на одну только кровь, чтобы освободиться. Вполне вероятно, что одной только крови будет недостаточно.
Джесси медленно и осторожно провернула запястье, так чтобы расширить разрез. Теперь она почувствовала странное покалывание в ладони, как будто осколок, режущий руку, задел какой-то крошечный, но жизненно важный нерв. Мизинец и безымянный палец на правой руке непроизвольно дернулись и согнулись. И больше не поднялись. Большой, указательный и средний пальцы тоже задергались взад-вперед. Из-за онемения Джесси не чувствовала боли, но ей было жутко смотреть на эти явные признаки повреждений. Тем более что она уродовала себя добровольно. Эти омертвелые скрюченные пальцы – мизинец и безымянный – были похожи на два бледных трупика, и это было гораздо страшнее, чем кровь, хлещущая из раны.
А потом и страх, и все более интенсивное ощущение давления и жара в раненой руке утонули в обжигающей боли от новой судороги, пронзившей бок. Эта безжалостная боль как будто специально пыталась заставить Джесси дернуться, но та яростно сопротивлялась. Сейчас ей нельзя было шевелиться. Если она пошевелится, она точно уронит на пол свой импровизированный стеклянный нож.
