За этот длинный день я успел произвести поверхностные предварительные раскопки на кладбище, которое благополучно нашел в миле к северо-западу от становища – а вскоре обнаружил и первые пиктограммы в могиле, судя по всему, одного из главных воинов племени. Примитивные схематичные фигурки могли бы выйти из-под руки ребенка, так они были просты. Тщательно выведенные ягодным соком на берестяных листах, они идеально сохранились в толще щелочного пепла, на целые века защитившего их от грибков и бактерий. Однако пока разум мой ликовал от находки, чувства корчились от того же скверного предчувствия, что владело мной с самого выхода из Данстебла. Возможно, дело было в общей бесприютности этого места, а возможно, в торжественности момента – и не такое почувствуешь, ступая по следам давно исчезнувшего народа. Какова бы ни была причина, я испытал огромное облегчение, застав в лагере ожидавшего меня Варнума. Он успел разжечь костер, хотя до заката было еще далеко, и как раз совал в огонь новое сухое полено.
– Ну, как, нашли ваши индейские комиксы? – поинтересовался он, поднимая на меня глаза.
– Да, источники захоронены вместе с останками, как я и предполагал. Я сегодня только сливки снял, но пиктограммы, кажется, сохранились просто поразительно хорошо. Правда, вот что интересно – я не нашел могилы Паукватога, хотя она должна очень явственно выделяться на общем фоне. На ней по крайней мере, должен стоять каменный каирн.
Варнум глядел в огонь с совершенно отсутствующим выражением – ему явно было неинтересно.
– Возможно, старого факира забрали прямиком на индейские небеса. Он же у них был знахарь или что-то вроде того?
– Ну, возможно, я просто проглядел могилу. Но она и вправду должна быть большая и легко различимая, с огромным количеством предметов – так всегда хоронили шаманов.
Я налил себе чашку кофе.
– А ваш день как прошел? Нашли что-нибудь… вообще что-нибудь?
Варнум коротко хохотнул.
– Ничего ровным счетом. Эти старухи, гордо именующие себя дровосеками, напугались блуждающих огоньков, как я и говорил. Никаких следов, ничего необычного на мили и мили вокруг. Движущиеся голубые огни – это ж надо!
– А как же звери в пруду? – вставил я.
– А черт их знает, как! Вдруг у них припадок какой случился, вот они и попрыгали в воду! Это могло быть что угодно.
От него несло абсолютной уверенностью в себе, но меня от предчувствия, уже прочно поселившегося в мозгу, она избавить все равно не могла.
Полная тьма окутала лес, и мы поскорее закончили ужин. Варнум встал в круге отбрасываемого костром свете, с хрустом потянулся и поскреб небритую челюсть.
– Завтра снова идете копать? – спросил он.
– Да, попробую найти-таки могилу Паукватога. А вы?
– Поеду миль на восемь к северо-западу. Там сосновая роща, отсюда выглядит на редкость завлекательно.
Он почесал бок и, ни слова больше не говоря, залез к себе в палатку и задернул полог.
Когда накатил ночной холод, я сгреб жар в костре и ушел к себе, забрав с собой несколько берестяных свитков. Еще где-то час я сидел при свете керосиновой лампы, расшифровывая те, что показались мне полегче для понимания.
Они оказались довольно фрагментарны, но говорили все о последних днях племени, во время эпидемии оспы, которую индейцы сочли проклятием, павшим на них из-за сожительства жены Паукватога с белым колонистом. В одной из грамот говорилось о том, что при первых же оспинах у нее на теле женщину самым жестоким образом убили, а труп в буквальном смысле швырнули собакам. Увы, такая ужасная жертва не оградила племя от беды: все последующие свитки изобиловали изображениями расчлененных тел – так массакваты обозначали умерших от болезни. Живые не успевали проводить по умершим обряды и умирали прямо рядом с погребальными кострами.
Обнаружив, что уже дремлю над своими берестами, я задул лампу, улегся и моментально провалился в сон.
Однако вскоре после полуночи я проснулся – оттого, что Варнум бесцеремонно тряс меня за плечо. В свете его фонарика на батарейке поблескивало дуло ружья.
– Вставайте, – скомандовал он. – Снаружи что-то неладное творится.
Я натянул брюки и схватил собственное ружье. Во тьме жарко мерцали угли костра.
– К северо-востоку от нас, – тихо сказал Варнум. – Животные.
Я навострил уши, стараясь расслышать что-нибудь сквозь рев Пенаубскета, который ночью стал еще громче. Когда я засыпал, единственными звуками были мерный стрекот цикад и жутковатые стенания козодоя… Я и до сих пор слышал только их да реку. Поглядев на Варнума, я пожал плечами.
– Погодите, пока сменится ветер, – бросил он.
Ветер, до сих пор дувший в спину, с душераздирающей неторопливостью обогнул нас и теперь обдавал холодом лица. Мы стояли, вперив взгляд в черноту леса. Сменив направление, ветер принес намек на звук – на самой границе слышимости. Постепенно он вырос в многоголосый тонкий щебет. В ужасе я понял, что это хор звериных голосов.
– Движется сюда, – процедил Варнум и снял ружье с предохранителя.
– Что-то их гонит? – спросил я.
– Понятия не имею. Никогда такого не слышал.
Пока он говорил, щебет успел превратиться в неслаженный хор, состоящий из отдельных панически воющих голосов. За ним пришел треск ломящихся сквозь подлесок тел. Мы упали на колено возле палаток, взяли ружья на изготовку… – и волна маленьких темных теней хлынула на озаренную лампой полянку и покатилась по земле, наполнив ночь стрекотом и писком. Кто-то из зверей побольше, не рассчитав, промчался прямо через кострище, взметнув фонтаны искр и озарив стоящие рядом сосны. Белки вверху промахивались мимо ветвей и падали в круг света, а потом, растерянные и перепуганные, одним прыжком снова исчезали во тьме. Обе наши палатки не выдержали этого нашествия; оборудование разбросало по всему лагерю и по окрестным кустам. Внезапно взрослый олень ворвался на становище и слепо ринулся на нас, грозно опустив корону рогов. Мы выпалили одновременно, пули вошли в бока, подняв облачка мелкого лесного мусора; олень взвился в воздух и замертво рухнул наземь.
Вся эта звериная орда безошибочно направлялась к Пенаубскету, словно подгоняемая невидимым пастухом. Позади мы слышали череду всплесков – авангард уже достиг крутого берега и теперь скидывался в воду. Звук при этом и не думал утихать – жуткий хоровой стон, рожденный невыносимым ужасом. А потом нашествие кончилось, так же быстро, как началось. Ночь снова была тиха. Шумела река, трещали цикады, где-то плюхал одинокий водоворот. Ни слова не говоря, мы прождали четверть часа – все так же стоя на одном колене, ружья сняты с предохранителей, фонари горят – не отрывая взгляда от черной стены деревьев. Воздух был холоден, но Варнум все равно вытер заливавший глаза пот.
