услышала:
– Пашка-то мой, паразит, загулял с дояркой из колхоза, ничем отвадить не могла, да еще и запил. А в соседней деревне, потомственная знахарка жила, Авдотья, наши бабы боялись ее как огня, а что мне делать оставалось? Все перепробовала, на нее последняя надежда была.
Анжела стянула с головы подушку и усевшись на раскладушке поудобнее стала внимательно слушать, что же было дальше.
– Пришла я значит к ней, сама вся трясусь, ног не чувствую, так боязно.
И тут новый удар кулака грохнул в стену, так что Анжела вздрогнула.
– Ты слушаешь что ли? Чего затихла?– донеслось из соседней комнаты.
– Слушаю, слушаю, очень интересно, Баб Нюр.
– Какая я тебе Баба Нюра? Мне такой внучки гулящей не надобно. Для тебя я Анна Николаевна! Ну так вот, стоим мы с ней в сенях темных, а по углам веники какие-то пахучие висят, лапки тонкие с копытцами, травы разложены, да такие, что я сроду не видала, хоть в деревне и выросла, но мы таких не собирали никогда, а по бокам все полки, полки, а на них какие-то склянки, банки. Жуть!
– Ну и как, помогла?
– В первый раз-то ничего не сделала, только посмотрела на меня пристально глазищами своими огромными, меня аж до мурашек пробрало. И говорит мне: – На полную луну принеси сюда мужнино исподнее, только ношенное обязательно, три волоса с его макушки, два ногтя – с ноги и с руки, и курицу пожирнее.
– Ну я все сделала как она сказала, хочешь верь, хочешь нет, но через неделю как отрезало – и пить бросил, и свою доярку колхозную, в семью вернулся, правда, как мужчина никакой стал, но важно ж, что помогло!
Кобелей-то этих в деревне пруд пруди, а чтоб еще и человек был хороший- днем с огнем не сыщешь! Мой-то Пашка такой был, хоть и кобель.
– А знахарка-то эта жива еще, Баб Н…., ой, Анна Николаевна? – послышался Анжелин голос.
– Да черт ее знает. Из деревни той, кто помер, кто уехал, может и жива, она считай меня лет на пять старше была. У соседки моей, Ларионовны надо спросить, она все искала к кому обратиться, чтоб выяснить внуки-то у нее родные, аль нагулянные, тоже про Авдотью интересовалась, может чего и выяснила. А тебе зачем? На Гришеньку моего порчу навести хочешь? Только попробуй, я тебя прокляну, похлеще знахарки.
– Я в ваших способностях и не сомневалась. Не для себя интересуюсь, у подруги дочери сестры моей матери, муж пропал, вот думала, а вдруг поможет.
– Довели мужика! Не мудрено, что и сбежал. Но, учти, я тебя предупредила!
– Я Гришеньку люблю, Анна Николаевна, всем сердцем и вы мне, за эти полдня как родная бабушка стали.
– Дураков у себя в Москве ищи!
– У меня ведь тоже бабушка в деревне была когда-то, Баба Маша, я к ней каждое лето на каникулы приезжала. Добрая такая, прям как вы, заботливая, переживала за меня, как и вы за Гришеньку, а оладушки как готовила, пальчики оближешь. А однажды случай был смешно…..
Из соседней комнаты донесся храп, вперемешку с похрюкиванием, оборвав Анжелу на полуслове. Она молча лежала на подушке, разглядывала узоры на потолке и думала, что же делать дальше, ее сон как рукой сняло.
В ту ночь не спалось и Грише, мысли роились в голове как вечерняя мошкара вокруг фонаря. Как-то все так неожиданно закрутилось. Три года, а как будто вчера произошло. Неожиданное появление Милы, теперь вот Анжела. Он только почувствовал себя счастливым, дела фермы встали на поток, какая-никакая прибыль, но была. Гриша болел за свое дело душой, чего прежде с ним не случалось. Конечно, в Москве доходы были совсем другие, но трудился он чисто механически, вижу цель – иду вперед любой ценой. Не допускал даже мысли, чтоб вернуться обратно в деревню ни с чем, засмеют. Казалось, что на этом жизнь кончится, а вышло все наоборот, жизнь не только не кончилась, а заиграла совсем другими красками. Нескончаемый водоворот дел и тут не отпускал его ни на минуту, но Гриша чувствовал, что энергия его идет в нужное русло, не растрачивается на пустые пьянки и вечеринки, на хвастовство новыми коллекциями брендов друг перед другом, осознал он вдруг, что в этой бесконечной погоне быть круче всех в тусовке нет победителя, это вечная изматывающая гонка, а завтра придут новые, более успешные, более богатые, ставки вырастут, а человеческая душа лишь продолжит обесцениваться. То, что выбыл он из этого соревнования, поначалу конечно, было обидно, а потом как камень с души упал, не нужно никому больше ничего доказывать.
– Милка, – прошептал Гриша в темноте, – не думал я, что и ты стервой такой окажешься, просчитался, а так хотелось верить, что по любви все было. Хотя, может Анжелка специально врет, что ты до меня к Потапову клинья подбивала, а он тебя отверг. Да и какая уж теперь разница? Если б на самом деле любила, раньше б спохватилась, а не спустя три года.
– Зато теперь понятно зачем женушка заявилась, деньги понадобились, но я тоже не пальцем деланный, а вот не развелся-то зря, с дуру на нее понадеялся. Теперь надо думать, как «совместно нажитую» ферму за собой сохранить. Лучше с Анжелкой не конфликтовать, характер у нее адский, мало того, что визжать будет, так еще чего доброго в суд пойдет.
Измученный мыслями, Заметайкин начинал проваливаться в сон. Мышцы отяжелели, по телу побежало приятное тепло и глубоко зевнув, Гриша забылся.
Рассохшиеся полы надрывно скрипели, в сенях царил полумрак.
Странный полумрак, будто тусклый свет фонарика прорубал тоннель, а над ним висела тяжелая, беспроглядная тьма. Она давила, мучила и душила. Но руки пусты и в них нет никакого фонаря, а ноги утонули в каком-то сером и липком тумане. Темнотой зияла приоткрытая входная дверь, за ней тоже стояла мгла.
– Какой-то абсурд, я точно помню, что закрыл ее на щеколду, она не может быть открытой.
Сердце зашлось ужасом в груди, Гриша глотал жадно воздух, но легкие не чувствовали его. Он ощущал себя беспомощной рыбой, выкинутой на берег. Заметайкин стоял посреди сеней и не решался приблизиться к распахнутой двери.
В соседней комнате послышались шаги и дверь за его спиной резко распахнулась.
По спине бежал холодок, ведь в доме он ночевал один. Отбойные молотки в ушах заглушали все внешние звуки. Гриша ничего не слышал кроме этих монотонных стуков у себя в голове, но чувствовал, что позади него кто-то есть. И этот кто-то дышит ему в
