Элла протянула свою сумку Холли, но Холли уже обменялась с Флорой Седжвик, так что именно Флора взвизгнула и вскочила с места, (почему же тогда Флора стала проверять сумку Эллы? Если она обменялась сумкой с Холли, то тогда она должна была проверять ее сумку, а не Эллы)
— Мистер Причард, это она?!
Она вытащила красную пластиковую машинку из сумки Эллы. Ветровое стекло зацепилось за молнию, и сломалось. Мистер Эванс поспешил к ним, и теперь держал покалеченную машинку в ладонях, как раненую птицу. Одно крыло треснуло, а колесо под ним перекосилось. На лице мистера Эванса не было никакого удивления.
— Безнадежно, — вздохнул он, но тем не менее бережно понес ее обратно к столу.
— Чья это сумка, Флора?
Флора притворилась, что не знает. Ей не хотелось выглядеть так, будто она только и ждет, чтобы выдать Эллу.
— Чья сумка, я спрашиваю!
— Эллы, мистер Причард.
Элла так побледнела, что в тусклом свете зала казалась похожей на призрак. Пять минут назад в ее сумке не было ничего, кроме книг и одежды.
— Это ты ее туда сунула! — крикнула она Флоре.
— Вот еще! — прошипела Флора с такой злостью, что ребята, сидевшие вокруг, отшатнулись.
— Элла Уоллис, иди, пожалуйста, сюда!
Весь зал молча глядел на Эллу, пока она пробиралась к столу, цепляясь за стулья.
— Отлично. Все остальные можете идти. Флора, задержись, пожалуйста, тоже на пару минут. Разве я тебя назвал, Холли Мейор? Нет? Тогда выйди.
Мистер Причард глядел на Эллу и Флору, пока остальные, хмурые и недовольные, шаркая ногами, шли к выходу. Он был не намного выше девочек — дюймов на двенадцать, не больше.
— Зачем ты взяла машину, Элла?
— Я не брала. Это не я, — в отчаянии прошептала она.
— И почему я так и знал, что ты это скажешь? Флора, это ты положила машину в ее сумку?
— Ничего подобного! — вознегодовала Флора. — Она там уже была, засунутая под кроссовки.
— Спасибо, Флора, можешь идти.
Он подождал, пока дверь не закрылась за последним учеником. Элла, вцепившись в ручки своей сумки, стояла всего в нескольких дюймах от обоих мужчин.
Внезапно директор наклонился к ней, и вся напускная доброта мигом испарилась из его голоса:
— Мне не нравятся маленькие девочки, которые превращаются в воровок! — Костлявые пальцы ухватили прядь волос у нее над ухом и притянули ее голову поближе.
— Зачем ты ее взяла?
— Я ее не трогала, — выдохнула Элла.
— Ты — дрянная маленькая лгунья. Дрянная, грязная, лживая девчонка! — он сильно дернул ее за волосы, принуждая глядеть ему в лицо. — Так?
— Нет! Я даже и не хотела…
— Прекрати ныть! Что, интересно, ты собираешься сделать, чтобы мистер Эванс тебя простил? — его правая рука маячила перед ее лицом, он явно жаждал дать ей пощечину, но сдерживался. Ты думаешь, он примет извинения от дрянной лживой девчонки?
— Не бейте меня!
— Перегнуть бы ее через колено, да всыпать как следует! — прорычал уборщик.
Она ощущала ярость, клокотавшую в них, дрожавшую в их руках и ногах — ощущала так явственно, что едва могла понять, какие слова они произносят, а какие — только думают.
— Маленькая! Грязная! Воровка!
Она услышала, как грохнула дверью вернувшаяся миссис Хайд, и рывком выпрямилась. Всхлипывая, прижала ладонь к огнем горевшей коже — там, где рука директора схватила ее за волосы.
— Мы поймали нашу маленькую воришку, миссис Хайд, — его голос, полный неприязни, снова зазвучал чуть мягче.
— Элла? — изумилась учительница географии. — Скажи на милость, для чего тебе понадобилась эта дурацкая машина?
* * *
— Вот чего я понять не могу, — говорил ее отец, ходя кругами вокруг стоявшей в центре гостиной Эллы, — так это — зачем? Для чего? На что она тебе сдалась?
— Я ее не брала.
— Знаешь, я тебе почти верю. Не знай я, что ты, бывает, врешь чисто ради забавы, подумал бы, что ты говоришь правду. Ты хотела подарить ее Фрэнку? Учти, я не потерплю воровства, даже ради подарка.
— Честно, пап, честно! Я не вру. Если б я ее взяла, я бы тебе сказала.
— Значит, кто-то сунул ее к тебе в сумку. Единственный вариант. Так, нет? Так кто это был?
— Не знаю.
— Ты кому-нибудь давала свою сумку?
— Я ее даже не открывала после обеда.
— Но ты знала про эту машинку? Я имею в виду, до того как ее украли?
— Я разглядывала ее, пока мы ждали миссис Хайд, — призналась Элла.
Ей хотелось бежать, забиться в угол, но прямо перед ней маячила широкая грудь отца. На уровне своего лица она видела пыльно-серые курчавые волоски, выбивавшиеся из расстегнутого ворота его рубахи. Резкий запах его лосьона после бритья бил в ноздри. Уже в третий раз за сегодня Элла молча дрожала в ожидании боли, которую причинит ей взрослый мужчина.
Руки Кена потянулись к брючному ремню.
— Знаешь, что я думаю? — спросил он, расстегивая пряжку. — Я думаю, тебе нравится вся эта шумиха. Так ведь? Тебе нравится, когда все твои приятели глядят на тебя разинув рты. Ну так вот — они тобой вовсе не восхищаются. Не думаешь же ты, что тебя станут уважать за то, что ты воруешь? И знай — ты заставляешь Господа себя ненавидеть.
Она не могла его слушать — только смотрела, как толстая черная полоса ремня с серебряным крестом на пряжке складывается вдвое в отцовских руках.
— Я тебе покажу, что это такое — обратить на себя внимание твоего отца. Ты знаешь, как поступают с ворами в некоторых языческих странах? Они отрубают ворам руки. Руки, которые согрешили против Господа, — с этими словами он зажал в одной руке обе ее кисти. — Если твоя правая рука соблазняет тебя, говорил Иисус, отсеки ее и брось от себя.[7] Так сказано в Писании? Так?
— Пожалуйста, папочка! Я ее не крала!
— Ты имела в виду — хотела бы не красть ее? И я собираюсь сделать так, чтобы тебе хотелось этого еще больше. Не ной, только хуже сделаешь!
Кен Уоллис размахнулся и хлестнул по раскрытым ладоням дочери ремнем. Перекладина креста врезалась в подушечку большого пальца Эллы. Жгучая боль от удара обвилась вокруг пальцев раскаленной проволокой.
Он снова ударил ее, и половинки раздвоенного жала ремня хлопнули друг о друга с громким треском.
Он еще раз ударил — и серебряная пряжка взорвалась.
Со звуком, похожим на ружейный выстрел, металл раскололся, едва коснувшись покрывшихся волдырями ладоней Эллы.
Кен в изумлении поднес к лицу разодранный конец ремня. Он все еще сжимал кисти Эллы — так сильно, что они затекли. Все, что осталось от пряжки, — повисший на лоскутке шпенек. Его взгляд забегал по полу в поисках серебряного креста.
