– Действительно, пирог выглядит на удивление соблазнительно, – ответила она, поражаясь спокойствию собственного голоса. Она улыбнулась мужу, обратив внимание на то, что рыжеволосая официантка, похожая на Дженис Джоплин, следит за ними.
– Я все еще не могу прийти в себя от удивления, как здорово она походит… – начал Кларк.
На этот раз Мэри пнула его под столом в лодыжку изо всех сил, не пытаясь сдерживаться. Он резко, как-то шипяще вздохнул от боли, у него широко открылись глаза. Прежде чем он успел что-то сказать, она сунула ему в руку салфетку с надписью.
Кларк наклонил голову. Взглянул на салфетку. И Мэри начала молиться – впервые за многие годы молиться искренне и глубоко. «Боже, сделай так, чтобы он понял, что это не шутка. Сделай так, чтобы он понял, что это не шутка, потому что рыжая женщина не просто похожа на Дженис Джоплин, эта женщина и есть Дженис Джоплин. И у меня ужасное предчувствие относительно этого города, по-настоящему ужасное предчувствие».
Он поднял голову, и ее сердце упало. На его лице было замешательство и раздражение, но ничего больше. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, и… продолжал держать его открытым до тех пор, пока не создалось впечатление, что кто-то удалил стержни из того места, где соединялись его челюсти.
Мэри повернула голову в направлении его взгляда. Повар в безукоризненно белом халате и маленьком поварском колпаке, сдвинутом на один глаз, вышел из кухни и стоял, опершись о стену, выложенную плиткой, скрестив руки на груди. Он разговаривал с рыжеволосой официанткой, а та, что помоложе, стояла рядом, глядя на них со смешанным выражением ужаса и усталости.
Если она скоро не уедет отсюда, у нее во взгляде тоже останется одна усталость, подумала Мэри. Или только апатия.
Повар был невероятно красив – настолько красив, что Мэри трудно было точно определить его возраст. Наверное, от тридцати пяти до сорока пяти, но точнее не скажешь. Подобно рыжеволосой официантке, он казался знакомым. Он посмотрел на них широко расставленными синими глазами, окаймленными прекрасными густыми ресницами. Коротко улыбнулся им, снова повернулся к рыжеволосой официантке и что-то сказал, что вызвало у нее приступ хриплого смеха.
– Боже милостивый, да ведь это Рик Нелсон, – прошептал Кларк. – Этого не может быть, такое невозможно, он погиб в авиакатастрофе шесть или семь лет назад, но это действительно он.
Мэри собиралась сказать, что он, наверное, ошибается, готова была признать такую мысль смехотворной, хотя сама считала невозможным поверить, что рыжеволосая официантка была кем-то иным, а не певицей Дженис Джоплин, исполнительницей блюзов, умершей много лет назад. Не успела Мэри открыть рот, как в голове у нее что-то щелкнуло – тот самый щелчок, который превратил смутное сходство в твердое опознание. Кларку удалось подобрать имя к знакомому лицу раньше ее. И неудивительно – он был на девять лет старше, слушал радио и смотрел «Америкэн Бендстэнд» еще в то время, когда Рик Нелсон был Рикки Нелсоном и песни, такие как «Би-боп-беби» и «Одинокий город», были известными хитами, а не просто пыльными воспоминаниями о прошлом, исполняемыми станциями, специализирующимися на ретро-шлягерах. Кларк заметил это раньше, но теперь, когда он указал ей на это, она не могла ошибиться.
Что сказала рыжеволосая официантка? Обязательно попробуйте вишневого пирога! Рик только что испек его!
И вот здесь, меньше чем в двадцати футах, стояла жертва авиакатастрофы, погибший человек, и рассказывал анекдот – наверняка скабрезный, судя по выражению лиц, – певице, умершей от излишней дозы наркотика.
Рыжеволосая откинула назад голову и хрипло расхохоталась, снова глядя на потолок. Повар улыбнулся, ямочки по сторонам его пухлого рта углубились, сделав его еще привлекательней. А молодая официантка с лихорадкой па верхней губе и глазами, как у загнанного зверька, взглянула на Кларка и Мэри, словно спрашивая: «Вы видите это? Вам это понятно?» Кларк все еще смотрел на повара и на официантку с тревожным выражением, потрясенный догадкой. Его лицо вытянулось так, словно отражалось в зеркале комнаты смеха.
«Они увидят это, если уже не увидели, – подумала Мэри, – и мы потеряем все шансы убраться отсюда, которые еще остались, и избавиться от этого кошмара. Я думаю, тебе лучше самой взяться за это дело, милая, и побыстрее. Вопрос заключается вот в чем: как ты сделаешь это».
Она протянула руку, собираясь схватить руку Кларка и покрепче стиснуть ее, затем решила, что этого будет недостаточно, чтобы изменить это выражение лица с отвисшей челюстью. Она опустила руку пониже, схватила его за яйца и дернула… так сильно, как только осмелилась. Кларк вздрогнул, будто кто-то уколол его, и повернулся к ней так быстро, что едва не упал с табурета.
– Я забыла в машине свой бумажник, – сказала она. Собственный голос прозвучал хрупко и слишком громко для ее ушей. – Будь добр, принеси его мне, Кларк.
Она посмотрела на него, улыбаясь одними губами, впившись ему в глаза с абсолютной сосредоточенностью. Мэри прочитала, возможно, в каком-то дерьмово-навязчивом женском журнале, ожидая своей очереди на укладку волос в салоне красоты, что после того как ты живешь с одним и тем же мужчиной десять или двадцать лет, у тебя создается определенный, хотя и не слишком сильный, телепатический контакт со своим партнером. Этот контакт, говорилось в статье, может оказаться очень полезным, когда муженек приглашает домой своего босса, не предупредив по телефону жену, или когда тебе хочется, чтобы он принес бутылку ликера «Амаретто» из магазина и взбитые сливки из супермаркета. Теперь она пыталась – пыталась, насколько могла – передать ему телепатически гораздо более важное сообщение:
«Иди, Кларк. Иди, пожалуйста. Я подожду здесь еще десять секунд и после этого побегу к машине. Если в этот момент ты не будешь сидеть в кресле водителя с ключом в замке зажигания, я чувствую, нам не удастся выбраться отсюда».
И в то же самое время где-то в глубине души другая Мэри робко говорила: «Но ведь все это сон, не правда ли? Я хочу сказать… это сон, верно?» Кларк внимательно смотрел на нее, его глаза наполнились слезами от причиненной ему боли, но он по крайней мере не жаловался. Затем его взгляд остановился на рыжеволосой официантке и поваре. Он увидел, что они все еще глубоко увлечены разговором (теперь, по-видимому, она рассказывала ему анекдот), и снова взглянул на Мэри.
– Он, должно быть, завалился под кресло, – сказала она своим слишком громким, слишком хрупким голосом, прежде чем он успел ответить. – Ты его помнишь, такой красный.
Наступил новый момент тишины – казалось, он будет длиться вечно, – и Кларк едва заметно кивнул.
– Окей, – сказал он, и Мэри с облегчением вздохнула, услышав его спокойный нормальный голос: – Но не пытайся съесть мой пирог, пока я хожу за твоим бумажником.
– Возвращайся обратно, прежде чем я съем свой, и с твоим пирогом ничего не случится, – ответила она и сунула в рот кусок, подцепив его вилкой. У него не было совершенно никакого вкуса, но она улыбнулась. Господи милостивый, улыбнулась. Словно Мисс Яблочная Королева Нью-Йорка, которой она когда-то была.
Кларк начал слезать со своего высокого табурета, и в этот момент откуда-то снаружи донеслись удары по струнам гитары, усиленные электронной аппаратурой, – не аккорды, а просто обычное треньканье по струнам. Кларк вздрогнул, и Мэри тут же вытянула руку, схватив его за плечо. Ее сердце, которое начало было биться спокойнее, снова сорвалось на отчаянный спринт.
Рыжеволосая официантка и повар – даже молодая официантка, которая, к счастью, не походила ни на какую знаменитость, – равнодушно взглянули в огромные стекла витрин «Рок и буги».
– Не пугайтесь, милая, – сказала рыжеволосая официантка. – Они всего лишь начинают настраивать инструменты и готовиться к вечернему концерту.
– Совершенно верно, – подтвердил повар. Он посмотрел на Мэри своими убийственно синими глазами. – В нашем городе почти каждый вечер проводится концерт.
