Ране доктора заживать не пришлось, умер на месте, почти мгновенно. Милиция активно искала человека с повреждениями лица – с такой травмой руки приложить нападавшему Марин должен был хорошо…
Граев вышел из убойного отдела, рыча в душе. Переиграли. Сделали, как слепого котенка. Он был уверен, что замутил воду и замел следы, изобразив активный поиск в другом направлении, – а они, в свою очередь, продемонстрировали, что купились, что уверовали в свои возможности наглухо закрыть дело и на корню задавить любое расследование, – и нанесли удар. Первый удар. Куда будет направлен второй, гадать недолго. И третий, и четвертый…
Нет. Стоп. Все не так. Все совсем не так. Граев много лет участвовал в единоборствах одиночек и организации (всегда на стороне последней) – и знал: в этой схватке у одиночки шансов на победу нет. Ни единого. Какой бы крутой он ни был и какие бы картинки ни рисовали многочисленные боевики и бестселлеры. Против Конторы шансов нет, но…
Марина устраняли в спешке. В панике. Совершенно непродуманным экспромтом. Завалить вот так мента из ГУВД (пусть и не опера, пусть и с пьяной змеей на петлицах) – значит разворошить змеиное гнездо. Или осиное. Будут рыть землю не за страх, а за совесть, за простой и понятный тезис: мы – каста! наших мочить нельзя! Если остался хоть крохотный следочек – распутают… Плюнут на любое давление сверху и распутают.
Контора, задействовав свои возможности на полную мощность, могла бы сработать куда чище: естественная смерть или несчастный случай; организованная подстава или убойный компромат, способный заставить замолчать кого угодно…
Значит: тут самодеятельность узкой группы. Кто-то из них сидит весьма высоко и способен привлечь к делу очень многих, но – втемную. Например: он не может вызвать того рыжего парня из проходной псевдо-ВИРа и сказать: крутится тут вокруг один мужичок по фамилии Граев – надо его ликвидировать самое позднее к вечеру субботы. Не может…
Но: какие-то исполнители у них должны быть. Немногие – один, два… Посвященные во все (или почти во все). Готовые на все. Или готовый? И – сорвавшийся с цепи. Съехавший с катушек. Начавший сам принимать решения о ликвидациях – согласовать решение о докторе Марине, похоже, у него не было ни времени, ни возможности. Или?..
На похороны Колыванова, состоявшиеся в этот день, Граев не пошел. Он вообще не был уверен, что в урне лежит пепел бывшего бизнесмена (или бывшего оборотня), – сожгли пару подопытных морских свинок, всего и проблем…
У него были дела поважнее.
Надо съездить в «Бейкер-стрит»… Несколько дней назад он впервые привлек ко всей этой истории агентство, номинальным сотрудником которого числился. Раскопали хоть что-нибудь по одному из направлений? Если не раскопали, не беда – тогда танец начнется с другой фигуры.
И – найти одного человечка, кое-чем Граеву обязанного…
Узнал.
Нашел.
Договорился.
И – вдруг купил два билета в театр на этот вечер – говоря себе, что тем собьет с толку топтунов, если такие ходят следом…
Хотя мог поклясться, что наружкой поблизости и не пахнет. Да и вообще все происходящее напоминало работу профессионала – грамотного, но вынужденного разрываться между десятком разных дел одновременно. Непредсказуемого…
А непредсказуемость всегда опасна.
Люди, поверхностно и даже неплохо знавшие его, были уверены: Граев, он же Терминатор, он же Танцор-под-пулями, он же просто Танцор – этот сфинкс, эта машина для Охоты на людей, для захвата, обезоруживания и экстренного потрошения, – не ведает, что такое страх.
Они ошибались. В соответствующих обстоятельствах Граев страх испытывал, и порой достаточно сильный. Проявлялось это странным образом: происходило нечто вроде раздвоения сознания. Граев видел себя со стороны – маленького, крохотного, кукольного Граева, мечущегося словно по рельефной карте, расположенной на дне деревянного ящика со стеклянным верхом.
Граев-маленький боялся, с трудом давил в себе панический ужас – и не знал, где ждет его смерть, за каким картонным препятствием. А Граев-большой, глядя на него с каким-то отрешенным состраданием, думал: «Бедный маленький Граев! А ведь тебя сейчас убьют. И идешь ты не туда – вон она, твоя смерть, за тем холмиком, прильнула к оптическому прицелу…»
И Граев-маленький, послушный этим мыслям, несмотря на захлестывающую его панику, шел куда нужно, делал что нужно, танцевал под пулями – и оставался жить.
Может быть, психиатры и нашли бы, что такой выверт сродни шизофрении, – но Граев никогда с ними на эту тему не общался, не желая служить материалом для чужих диссертаций.
А сейчас на этой выпуклой карте, на этом игрушечном поле боя, было много лишних фигурок – те, кого Граев, сам того не желая, подставил под удар. Одна из них уже лежала неподвижно, смотря на Граева-большого стекленеющим взором, – доктор Марин… Остальных надо вывести из игры как можно скорее. Другое дело, что смахиваемая со стола фигурка может ничего не понимать и сопротивляться…
«Сильфида» шла к концу.
Практичный Граев внимательно изучил купленную программку и знал, что когда похожая не то на стрекозу, не то на муравьиную царицу девушка отбросит свои крылышки – тут и сказке близкий конец, надо двигаться с Сашей к выходу, не дожидаясь финальных оваций, чтобы грамотно раствориться, затеряться в валящей из театра толпе. Не важно, что нет никаких признаков наружки. Известно, кто бережет береженого, – а надеявшимися на авось полным-полны кладбища.
Но насекомообразная девица никак не спешила расстаться с заплечным украшением, и Граев, весь спектакль напряженно раздумывающий отнюдь не о том, что происходило на сцене, – неожиданно увлекся финальным танцем.
Правда, мысли ему в голову пришли не связанные с миром высокого искусства – Граев понял, что с такой пластикой, отточенностью движений и чувством ритма можно легко станцевать танец под пулями, играючи проходя между буравящим воздух свинцом и заставляя противника давить на спуск в бездумной панике.
Образ балерины в сфере, разгрузке и в бронике поневоле заставил Граева (небывалый в последние дни случай!) широко разулыбаться. Саша глянула на него осуждающе – на сцене, по всему судя, назревал трагичный финал…
И не только на сцене.
Домой они вернулись поздно, к полуночи, побродив после спектакля по кабачкам центра города. Придя, Граев выставил на стол пузатую бутылку «Хеннесси» и сказал:
– Выпьем. Друг погиб у меня… Помянуть надо. Свою норму он сегодня уже выпил. И сверх нормы тоже.
Продолжение чревато. Но предстояла операция без наркоза, и Граев решил воспользоваться старым фронтовым способом обезболивания…
