Стоящий в центре верзила кивнул вбок – его соратник, надо думать, поименованный Васек, шагнул вперед и пихнул Граева в плечо. Такой жест мог и не стать поводом к драке, но плечо было правое – боль ослепила и на миг парализовала.
Граев дернулся. Вожак принял его движение за агрессию, широко размахнулся – кулак со свистом описал дугу, не встретил ожидаемого сопротивления, – и верзила запрыгал на одной ноге, получив удар ногой в коленную чашечку.
Граев ушел глубоким нырком. Достал рукой третьего – несильно, но хватило на пару секунд ошеломить, выбить из ритма. Крутнулся, разворачиваясь, – и оказался лицом к лицу с Васьком, целящимся зайти со стороны беззащитного правого бока.
Для деревенских бычков все повернулось неожиданно – по их понятиям, трое должны бить одного, но никак не наоборот. И они слегка растерялись.
Граев, зашипев от боли, сделал ложный выпад правой – боясь одного: противник сдуру под него подставится и тем убьет его, Граева, на месте болевым шоком. Но нет, Васек уклонился от неторопливого удара и тут же получил классический апперкот левой – отлетел в сторону и ошеломленно мотал головой, не торопясь снова в драку. Еще мгновение – добить, выключить надолго, – но мгновения не было, вожак и третий опять надвигались, опять окружали, опять норовили взять в смертельную для Граева коробочку.
Он рубанул ребром ладони по запястью протянутой, пытающейся схватить руки – уже всерьез, уже в полную силу, уже на грани калечащих приемов, – и отпрыгнул на два метра назад, вырвавшись из окружения.
Все, эффект неожиданности исчерпан. Троица, хоть и потрепанная, сгрудилась плотнее, не зная, что ждать от драчливого здоровяка с каменным лицом, – и не догадываясь, что против них человек с одной рукой, пронзаемый болью от любых резких движений.
Достанут ножи – придется калечить, решил Граев, сознавая, что и без ножей шансов мало.
Но то были не волки – шакалы, не привыкшие к отпору. Отступив на несколько шагов (вожак волочил ногу), они поливали Граева отборным матом и предрекали, что дальнейшая его жизнь в Александровской будет недолгой и закончится мучительно.
Он набычился, опустил плечи и медленно двинулся на них – поворачиваться спиной даже к шакалам чревато. Шакалы отступили позорной трусцой, продолжая сыпать ругательствами.
Надо бы выправить разрешение на какую-никакую пушку, подумал Граев. А то замочат такие маргиналы – обидно будет.
К убийце Колыванова он шагал следующим утром – уже в обычном облике, имидж бомжеватого выпивохи отыграл свою роль.
Впервые Граев шел на убийцу – и не знал, что с ним делать. Раньше все было проще – схватить, не дать зацепить себя, при удаче – вырвать признание, пользуясь первыми секундами ошеломления. А теперь…
Втягивать в дело суд и прокуратуру нельзя, это понятно. В лучшем случае возникнет юридический казус – многолетняя кормушка для адвокатов, а по участникам дела прокатится тем временем волна якобы случайных смертей.
В конце концов, он не на службе, нанимала его Катя, и только ей Граев обязан отчетом. Но вот убедить ее – проблема. Граев и сам лишь позавчера полностью, на все сто процентов, убедился, что безумная версия его и Марина – единственно правильная, что нет никакого иного объяснения, никакого удивительного сцепления маловероятных событий, способных быть причиной всего произошедшего.
Последнее, заключительное доказательство Граев вычислил как астрономы Плутон – чисто умозрительно. А потом нашел его в расчетной точке. На заросшей пустоши, где неделю назад…
…На заросшую пустошь, где неделю назад лежал освещенный фонарями труп, Граев пришел не как следователь – вдумчиво изучал местность глазами охотника, которому надо убить затаившегося где-то здесь крупного и неимоверно опасного зверя. Искал то, что охотники называют лазами (места, наиболее удобные для выхода из чащи крупного хищника), – и определял самые подходящие для стрельбы точки.
И нашел – около третьего лаза небольшой вытоптанный пятачок, ветви на прикрывающем позицию густом кусте аккуратно срезаны, открывая удобную амбразуру. Неизвестный стрелок рисковал – стрелял вдогонку, пропустив тварь, выбрав момент, когда сердце наиболее открыто. Стрелял с крайне опасной (для себя) дистанции – три или четыре метра. И все равно не смог убить наповал.
Раненый зверь (Колывановым назвать его язык не поворачивался) уходил напролом, быстро, через густую растительность – и ушел далеко, петляющий по пустоши след тянулся почти два километра. Происходи все в июне, когда бурлящая соками трава тут же выпрямляется, скрывая все отпечатки, Граев едва бы смог пройти по следу, окропленному кое-где буроватыми пятнами, – не Дерсу Узала, хоть и любил охоту. Но сейчас, в преддверии осени, смятые и сломанные стебли хранили след и спустя неделю – дважды Граев терял его и находил снова. Пятен свернувшейся крови на пути твари становилось все меньше…
Логово – пожалуй, не настоящая берлога, а место трех или четырех дневок, – под кустом, пригнутым к земле упавшим деревом. Все усыпано шерстью – темно-бурой, почти черной, длинной – некоторые пряди больше двадцати сантиметров. И слипшиеся комья почти высохшей слизи…
По уходящему от лежки следу идти не стоило, и так ясно, что он закончится невдалеке – на укромной полянке, где стоит простой, без имен и табличек, православный крест.
Здесь он умирал, думал Граев. Мозг сжался и оцепенел, не способный удивляться и ужасаться. И одновременно вновь становился человеком… А психика? Тоже возродилась? И со всеми воспоминаниями о случившемся в последние месяцы?
Ответов уже не было. Но оставались люди, ответственные за всю эту гнусь. И Граев знал, что теперь у него к ним свой, помимо Кати, счет – за время, проведенное у сырой, усыпанной шерстью ямы, в которой катался и выл умирающий от серебра (яда? лекарства?) когда-то не самый плохой парень Колыванов… Даже нет, скорее за свою попытку представить, что творилось в последние минуты в его мозгу – может быть, уже человеческом.
Счет был, а к долгам Граев относился серьезно.
И здесь дрова… Впрочем, ничего удивительного, осень на подходе.
Куча чурбаков была высокой и внушительной – и под стать ей была внушительная фигура коловшего дрова старика. Граев посмотрел на него с уважением – хотел бы и он спустя тридцать лет сохранить такую осанку. И способность в одиночку сделать то, что сделал старик.
Увидев его, старик замер, положив топор на плечо, – застыл, как Железный Дровосек из старой сказки. Граев подошел, поздоровался и сказал:
– Я по поводу вашей дочери. Она ведь зубной техник?
