Накануне вылета я пошла в церковь заказать молебен о путешествующих. И снова, как во время отпевания дяди Паши, гасли свечи, священник никак не мог найти в требнике нужную страницу, а хор безобразно врал.
«Какой еще тебе знак нужен?» — словно спрашивал сурово глядящий на меня с иконы Спаситель. И… я уже хотела броситься к священнику, рассказать обо всем и попросить совета, но он показался мне таким холодным и высокомерным, что я не решилась. К тому же он не знал, как дядя Паша искал воду, не читал его дневник, не видел сумм на его счетах. Да он просто не поверил бы мне. Решил бы, что я сумасшедшая. И потом, что бы он ни сказал, я все равно бы не отпустила Костю одного. А Костя при любом раскладе не отказался бы от своего замысла. Круг замыкался.
Мы вылетели в Красноярск рано утром.
И опять все шло просто неправдоподобно гладко. И пробок на дорогах не было, и место на стоянке нашлось удобное, и рейс не задержался ни на минуту. И даже обед принесли вполне съедобный.
— Вот увидишь, все это кончится плохо, — бурчала я. — Не может все быть так хорошо, да еще в таком деле.
— Ты противоречишь сама себе, — хмыкнул Костя, не отрываясь от глянцевого журнала. — Если шар на самом деле дьявольский, то в его интересах, чтобы мы благополучно добрались до него и погубили свои бессмертные души.
— Идиот! — прошипела я, задыхаясь от бессильной злобы.
— Ну и пусть! — Костя показал мне язык и перевернул страницу.
Ох, как я ненавидела в этот момент и его, и себя, и покойного дядю Пашу, и весь свет сразу. Бывает, человек теряет в результате несчастного случая ногу или руку. Или вообще способность передвигаться. Можно винить в этом кого угодно. Но от этого ничего не изменится. Остается либо плакать, либо пытаться принять ситуацию такой, как она есть, и выжать из нее хоть крохотный, но плюс. В этой ситуации я, как ни старалась, нашла только один плюсик: совесть не будет грызть меня из-за того, что я бросила Костю — что бы ни случилось.
Перелет до Красноярска занял пять часов. Обычно я панически боюсь летать, но в этот раз мне было как-то все равно. Когда наваливается мигрень, как-то мало беспокоит стрелка на колготках.
Красноярск встретил нас ярким солнцем. К моему удивлению, было довольно тепло.
— Ты думала, что в Сибири вечная зима? — презрительно фыркнул Костя. Похоже, ему нравилось представлять меня кромешной дурой.
До самолета на Пятиреченское оставалось еще прилично времени. Оказалось, нам здорово повезло, потому что некоторые местные рейсы не регулярные, когда два раза в неделю, когда раз, а то и реже. Прилетели бы в Красноярск завтра — и куковали бы дня три или даже неделю. В ожидании рейса мы набрели на ресторанчик, похоже, местный центр культурной жизни, и неосторожно подзаправились. Масштаб оплошности мы осознали, едва завидев самолет. Он был крохотный — десятка на два пассажиров, не больше — и выглядел не более надежным, чем фанерный кукурузник. Даже Костя, взглянув не него, изменился в лице, а меня на всякий случай затошнило.
— А пакеты гигиенические у вас дают? — спросил Костя у летчика в потрескавшейся бурой кожанке, который прохаживался у металлической лесенки-трапа, наблюдая, как в самолет грузят тюки с почтой. Стюардесс на подобных летающих гробах, разумеется, не водилось.
— Енто прокладки бабские, чо ли? — удивился летчик и перевел взгляд на меня.
— Нет, это кульки бумажные, куда блевать! — рявкнула я.
— А вы, ребята, слабаки, — презрительно сплюнул летчик. — Нет у нас кульков блевацких. В обычные рвите.
Какая-то бабуля, сжалившись, протянула нам грязноватый полиэтиленовый пакет, один на двоих. Выглядела она, несмотря на более чем солидный возраст, бодрой и крепкой — настоящая сибирская бабка. Да и остальной народ: молодухи, дети, диковатого вида бородатые мужики — залезали в самолет безо всякой опаски.
— Впервой? — спросил нас старичок в шляпе разбойничьего фасона. — Ничаво, долетим. Енто только первые раз двадцать страшно, а потом уже ничаво.
Мы забрались в самолет последними. Металлическая дверь за нами захлопнулась с душераздирающим скрежетом. Пассажиры, весело переговариваясь, рассаживались на узких скамьях вдоль стен, запихивая баулы себе под ноги. Нам достались места в хвосте.
— Ну чо, смертнички, полетели? — жизнерадостно пошутил летчик, устраиваясь в кабине поудобнее. Дверь, отделяющую ее от салона, он закрывать не стал.
Пассажиры в ответ бодро загомонили, а мы с Костей переглянулись. Его лицо приобрело изысканный фисташковый оттенок. Мое, полагаю, было ничем не лучше.
Взвыв натужно, самолет поскакал по бетонным плитам взлетной полосы, вздрагивая на стыках. Подпрыгнул и дерганными рывками начал набирать высоту. Мелькнули и исчезли городские кварталы, через несколько минут в иллюминаторах под нами был сплошной зеленый ковер тайги с поблескивающими на солнце прорехами — озерцами, болотами и речками.
— Генаха, а ты никак, милчек, пьяный? — крикнул в стороны кабины дедок в разбойничьей шляпе. — Летит странно, — пояснил он нам, застывшим от ужаса. — Не падает, не скачет, крыльями не машет. Ровнеханько летит. Ажно страшно, — тут дед захохотал, как филин или леший.
Мы так и не поняли, то ли он шутил, желая напугать нас, то ли местные действительно привыкли совсем к другой полетной манере, которой пилот по неизвестной причине вдруг изменил. Тем не менее, страху мы натерпелись изрядно.
— А что, поездом из Красноярска в Пятиреченское нельзя добраться? — спросила я соседку, ту самую бабулю, пожертвовавшую нам пакет.
— Поездом-то? — по-птичьи наклонила голову бабуля. — Да чо, можно и поездом. До Павлова грузо-пассажирский ходит через день, а оттуда дизелем. Только дизель вот раз в неделю, а самолетик, мож, и два. Если, конечно, Генка не запьет. Есть еще Васька, тоже леччик, но он сам-один не летает.
— Слышь, Кот? — я толкнула Костю в бок. — Обратно — поездом. Дизелем-шмизелем — хоть на дрезине. А на этой пилораме я больше не полечу.
Соседи снова окинули нас презрительными взглядами.
Наконец, часа через два самолетишко приземлился на аэродроме, больше напоминающем школьный стадион в сельской местности. По зеленой с проплешинами травке прогуливался поросенок, а у деревянного здания аэропорта, похожего на кассу пригородной электрички, гоготала стайка гусей.
— Припозднился, Генпетрович! — из окна высунулась пышная деваха с косами кренделем, уложенными под косынкой. Ее широкая улыбка призывно сверкала золотым зубом. — Ужин на столе.
Почему-то мы с Костей представляли себе Пятиреченское хоть и небольшим, но все же городком. Видимо, наличие аэропорта ввело в заблуждение. Откуда же нам, почти столичным жителям, было знать, что подобные, если так можно выразиться, аэропорты в тайге, где сообщение между населенными пунктами затруднено, есть чуть ли ни в каждом крупном селе. Пятиреченское было именно таким. Несколько кирпичных трехэтажных домов гордыми небоскребами высились среди тесовых изб, а дальше, за узкоколейкой и похожими на марсиан мачтами ЛЭП начинались поросшие густым лесом горы.
