— Могу ли я просить вас прочесть этот документ? — прошептал он тихо, но требовательно. Балдуин, привалившись со скрещенными ногами к стене, развернул протянутый пергамент и прочел. Затем с громким хохотом положил его обратно.
— Вы что, это — всерьез? — вскричал он.
Скапинелли сверлил его взглядом и кивал крайне многозначительно. И еще раз — покачивая головой, словно перед ним лежала записка сумасшедшего, — Балдуин перечел бумагу.
«Я, Балдуин, настоящим подтверждаю, что получил от господина Скапинелли шестьсот тысяч гульденов золотом. За эту сумму я предоставляю господину Скапинелли право взять из моей комнаты то, что ему будет угодно».
— Ну? — слащаво улыбаясь, проскрипел Скапинелли, потирая друг о друга кончики костяных паучьих пальцев с зеленоватыми ногтями. — Вы подпишете такой договор?
— Да, с радостью, хоть тысячу раз! — выдохнул Балдуин. — Только скажите мне...
— Цыц! Сперва — подписать! — Скапинелли обмакнул гусиное перо в чернильницу и протягивал его студенту.
— А где же деньги? — спросил пораженный Балдуин, ибо, глядя на Скапинелли, трудно было поверить, что у него в кармане завалялось шестьсот тысяч гульденов.
Но итальянец неумолимо указал на документ.
— Сначала — подпись! — повторил он.
Перо скрипнуло. Балдуин подписался. И вмиг Скапинелли присыпал подпись песком, сам, кажется, охваченный радостным испугом, и, едва просушив чернила, заботливо скатал пергамент и сунул в карман.
И как-то странно тихо стало сразу в комнате... Как-то тихо стало на улице и во дворе... Смолк глухой шум, доносившийся обычно из Старого Града. Ни звука грома из нависшей грозовой тучи, ни капли дождя. Но от окна сквозь гардины просочиласт струйка странного серно-желтого дыма.
— Хе-хе-хе! — закряхтел Скапинелли во внезапно наступившей тишине.
Балдуин, тяжело дыша, смотрел на него. Что происходит?
Все показалось ему насмешкой, все: издевательский смех старика и он сам — да еще не было ли в комнате третьего? Он оглянулся — никого... Да наяву ли это все происходит?
— Где же золото? — спросил он сердито и стукнул по столу.
Скапинелли с довольным видом успокоительно кивнул:
— Сейчас будет здесь, сынок! — заявил он. — Не спеши! Сейчас будет все — и больше того... еще кое-что будет!
Он обращался к Балдуину на «ты». Тот принял это с легким недоумением, но мысленно запретил ему повторять это обращение впредь. Скапинелли поднялся. Встав напротив Балдуина, он вдруг поднял в руке над столом зеленый шелковый денежный мешок. Глаза его хищно сверкнули, когда он разъединял кольца застежки.
И из мешка хлынуло, звеня, золото и градом забарабанило по столу. Куча росла, громоздясь все выше, — полноценные золотые дукаты с орлами и профилями императоров... Золото, золото, все больше и больше — больше, чем могло бы вместиться в мешке... Монеты сыпались с краев стола, и со звоном катились по полу. И как оно сияло в полумраке комнаты! Давно уже на старом столе не хватало места, а золотой дождь вселился и звенел... и все из маленького мешка Скапинелли... Уже и самого старика заслонила сверкающая куча золота. Монеты сползали сверху, утыкались в стены, бренчали, словно смеясь...
Балдуин стоял, не шевелясь и уставясь остекленевшими глазами на волшебное представление. Ему все еще не верилось. Иллюзионист — этот Скапинелли... Старый шарлатан, он играет в какую-то дьявольскую игру... Может быть, хочет зачаровать его призраком обманного богатства и потом, в одно мгновение, низвергнуть в прежнюю нищету?
Но вот череп старика вновь поднялся над золотым холмом. Лицо Скапинелли, полное коварного торжества, прямо-таки лоснилось от удовольствия. Круглые глаза без ресниц сверкали, широко раскрывшись; с выражением дьявольского ликования глядели они на охваченного ледяным ознобом Балдуина, и казалось — костяной клюв щелкал, клюя воздух, открытый рот беззвучно смеялся, а между губ дрожал тонкий, острый кончик языка...
— А теперь — моя часть условия! — прошипел старик, оскалившись, и одним прыжком очутился по другую сторону стола, у плеча Балдуина.
Балдуин отступил, оттолкнул руку ростовщика.
— Хорошо! — засмеялся он. — Получайте вашу долю! Но что же вы выберете из моего хозяйства? Я бы порекомендовал вашей милости этот драгоценный шлафрок, он хоть уже и не совсем новый, зато прослужил мне верой и правдой целых четыре года! Или, может, мою верную рапиру? Я нанес ею немало добрых ударов! Тоже нет? Но, быть может, досточтимому господину понравится Corpus juris императора Юстиниана в переплете из свиной кожи? Опять нет? Да, а что же еще у меня есть? Какие еще сокровища скрывает моя лачуга? Может, вот этот земной шар? Трубка с цепочкой и кистями? Череп из анатомички? Нет? И череп не надо?
Скапинелли все качал головой. Он загадочно глядел на Балдуина снизу вверх и вдруг, схватив его холодными костяными пальцами, подвел к большому зеркалу.
Балдуин очутился в полумраке перед зеркальным стеклом. Он видел свое отражение в полный рост — на каштановых волосах низко надвинутая шапка с козырьком, светлые глаза; на губах удивленная улыбка, он увидел стройного юношу в кавалерийских сапогах и бекеше со шнурками застежек... Но было в этом привычном отражении нечто новое — остекленевшее, страшно отчужденное, неприятное...
И тут произошло то, отчего у студента кровь буквально застыла в жилах. Скапинелли поманил пальцем — Балдуин видел этот жест в зеркале — и наклонился, словно совершая сверхчеловеческое усилие. Балдуин услыхал, как он тихо покряхтывает. Властно, страстно, притягательно манил Скапинелли, беззвучно вращая руками и делая снующими в воздухе пальцами какие-то магические жесты... Потом внезапная радость, почти восторг, осветила лицо старика. Недвижно стоял Балдуин, недвижным оставалось и его отражение — но глаза отражения смотрели уже не на Балдуина, а мимо — на Скапинелли.
Окаменевший, словно вросший в пол, стоял Балдуин. А зеркальный двойник вдруг медленно дрыгнул ногой и качнулся навстречу Скапинелли. Трясясь от ледяного ужаса, Балдуин попятился прочь от зеркала. Но двойник не удалялся. Наоборот, он приближался, находясь еще в зеркале, он двигался к ним — в сторону комнаты...
Тихо-тихо, скользящими шагами, словно поднявшийся после долгой болезни, ступал по полу зеркальный призрак. И смотрел он по-прежнему мимо Балдуина, — на дрожащего в страстном напряжении Скапинелли. Только на миг он встретил взгляд студента, но тотчас отвел глаза, подчиняясь, как автомат, дьявольской воле итальянца. Теперь он был уже на поверхности зеркала, без видимого удаления вглубь; медленно, осторожно вынес он вперед правую ногу в высоком сапоге, и — подобный тени, плоский, как привидение — шагнул из зеркала в комнату.
