Все, Студень, хватит с тебя. Больше тебе знать не обязательно.
— Зато других детишек брали, каждые четверг и субботу. На протяжении многих лет. Все эти живые легенды арены, Барли-Чарли и прочие… Сейчас их уже на свете нет, убивать некого. Им что? Потешились и забыли. Даже имени не спрашивали. Зато ты всю жизнь слышишь знакомые имена. То один, то другой — либо с крыши прыгнет, либо слону под ноги… И наконец понимаешь, что так дальше нельзя. Надо что-то делать.
Студень отхлебнул шипучки и кивнул.
— Это точно.
Его решимость не уступала моей, только природа ее скорее всего была другая. Ну что ж, пусть держит в себе. Имеет право.
Мы уже прибрали мусс из папайи и причмокивали над остатками салями в шоколаде, когда по трактиру прокатился могучий женский голос:
— Джеральд! Лапочка!
Студень дернулся и пожух.
— Это мать, — прошипел он. — Веди себя прилично…
Изобразив идиотскую улыбку, он поднялся из-за стола.
— Мама! Зачем ты ходишь в такие места? Это же «Пиффин»!
Тьфу, ну и интонация! Откуда только взялась.
— А я тебя в окошко… М-м-м! М-м-м! В окошко тебя увидала!
Подошедшая тетка смачно расцеловала Студня в обе щеки. Смотрелась она, мягко говоря, экстравагантно: румяна, выпушки, пышный парик, похожий на торт-крокембуш. И запах — приторный, цветочный… Настоящие духи, магнолия или что-то в этом роде. Студень понуро стоял, окутанный удушливым облаком с головы до ног.
— Лапочка, я специально зашла, чтобы тебя порадовать. Представляешь, сегодня утром Фредди и Феликс взяли Blouson d’Or!
— А? — тупо моргнул Студень.
Трактир замер. Все глаза не отрываясь смотрели на шумную пеструю женщину. Лишь один Студень не отрываясь смотрел на меня.
— Да что с тобой, в самом деле! — воскликнула тетка. — Они взяли приз! Желтые майки победителей! Лучшие клоуны дня! Ну не стой же как остолоп, лапочка! Радость-то какая!
— Мои братья… — выдавил Студень. — Близнецы… очень талантливые.
Я изо всех сил старался держать каменное лицо. Да-а, Студень! Теперь я знаю, как ты будешь выглядеть с черной накладной бородой, если тебе выбрить затылок и убрать мешки под глазами. Молоденький, резвенький. Исполненный надежд и омерзительного веселья… Надо держать лицо. Пусть сперва покажет, насколько ему небезразлично. Потом скопирую его реакцию. Самый безопасный путь.
— Но ведь любители не могут выиграть майки, — лепетал Студень. — Им даже не разрешается заходить…
Его мать поцокала языком:
— Я же тебе говорила: их продвинули!
— Говорила?..
— Ну конечно! На балу-маскараде. Ты что, не помнишь?
— Я не ходил, — глухо произнес Студень, поднимая взгляд. — Я не ходил на бал-маскарад!
Она нетерпеливо топнула тапком.
— Ну, какая разница! Ток и Тук, так они себя называют. Молодцы! Подумать только, желтые майки на первых же играх! Здорово, правда?
Я закрыл глаза… Тук неловко взмахнул руками и перевалился через бортик фонтана. Даже без пули в груди, от одного только удара головой о бетонное дно… А Ток побежал к лесу: одежды путались, в нарисованной улыбке чернел распахнутый рот. Запнулся и упал, как пробитый шарик… Нет, ничего уже не исправишь.
— Да, здорово, — сказал Студень. — Будете отмечать?
Его фальшивая заинтересованность привела клоунессу в восторг.
— Ах, лапочка, ты еще спрашиваешь! Конечно, будем! Приходи непременно. И друзей своих приводи. — Она слегка повернулась, демонстрируя, как выглядит крокембуш вполоборота. Нечто неуловимое в ее лице давало понять: «Только не этого друга».
— Да, я приду! — прокричал Студень. — Обязательно!
— Смотри же, сегодня!
И она поплыла прочь из «Пиффина», поправляя эклеры своих волос и покачивая пушистой юбочкой над позолоченными подвязками. Не хватало только белого пони и круга, посыпанного опилками.
Моя отрыжка наконец вышла через нос: беззвучная, но зловонная. Пропитанный магнолией воздух был безнадежно испорчен. Студень наблюдал, как я наблюдаю за ним; маски на его лице сменяли одна другую, а глаза оставались темными, дымчатыми. Наконец, он опустил взгляд на список десертов.
— Вот такие пирожки, — ляпнул я.
Студень передернулся.
— А чего они хотели!
— Все правильно. Свершилась справедливость.
Положив руку на футляр «фьоре», я подумал о вежливой упругости спускового крючка, о сдержанном «клац». О том, как она поднимает гадов над землей — грациозно, словно на замедленной съемке: плещутся шелка, под фальшивым ртом распахивается настоящий, в воздухе чертит кривую красный нос…
— Решили, что будете брать, господа?
Я вывернулся из объятий тика. Над столом навис официант: с карандашиком наготове, с аккуратно налепленными на лоб искусственными кудряшками.
— Рекомендую мусс, — ворковал он. — Легкий, как пушинка, несмотря на мощный вкусовой заряд…
Студень выгреб из кармана охапку банкнот и не глядя сунул в угодливо подставленные ладони. Официант попятился, мелко кланяясь. У меня, честно говоря, слюнки текли при мысли о креме из папайи, однако настаивать я не собирался. Студень подхватил футляр с «фьоре».
Мне стоило большого труда не отстать от него. Мы бежали через бесконечную ярмарку, ныряя под гирлянды глазированных колбас, огибая лотки с мороженым, перепрыгивая связки сахарных кукол и ящики леденцов. Сгущались сумерки. Я боялся нескольких вещей сразу: что потеряю его из виду, что утрачу драгоценную «фьоре», что он вдруг остервенится и нападет на меня. Кто знает, что у этих богатых на уме!
Он провел меня через прореху в ограде, вокруг церковной башни, затем внутрь, через выбитую взрывом дверь, и вверх по крутым ступенькам. Мы оказались на небольшом балкончике. Студень уселся между двумя горгульями с одинаково отбитыми головами. Я примостился рядом. Сквозняк пробирал до костей, да еще дождь зарядил с новой силой. Глубоко внизу ярмарка мерцала озером разноцветного огня, а дальше, насколько хватало глаз, простиралась каменная мешанина мертвого города. Студень сидел сутуло, как горгулья, и жадно смолил одну зажатую в кулаке самокрутку за другой, поминутно заходясь в кашле.
Я прокручивал в голове варианты первой фразы. «Знаешь, у меня нет братьев…» Но это же неправда! Лобби Бойд, Кентус Фрик, Вайнштейн, Толя Кочинский — все эти парни, с которыми я вырос, — кто они, если не братья? Зачем я выбрал такую жизнь, если они мне не братья? Делать добро… Только никакое это не добро. Просто одно зло, наваленное на другое, как труп на труп. Как мусорные мешки в заброшенном бункере. «Дай-ка и мне закурить…» Нет, ерунда. Еще бросится на меня с кулаками. А я парень щуплый. Да и тесно здесь для моих приемчиков.
