Эли все не шла. Оскар вышел в коридор с пластинкой в руках. Она стояла в дверях.
– Оскар. Ты должен пригласить меня в дом.
– Но... а как же окно? Ты ведь раньше сюда входила.
– Это другой вход.
– Ага. Ну, тогда...
Оскар замолчал, облизал губы. Посмотрел на пластинку. Фотография была снята в темноте, со вспышкой, и «Викинги» сияли, как группа святых, приготовившихся сойти на землю. Он сделал шаг в сторону Эли, показал ей пластинку.
– Смотри. Как будто они в животе у кита.
– Оскар...
– Что?
Эли стояла, уронив руки, и смотрела на него. Он усмехнулся, подошел и помахал рукой в дверном проеме прямо перед ее лицом.
– Ну что? Хочешь сказать, здесь что-то есть?
– Не начинай.
– Нет, я серьезно. Что будет, если ты войдешь без приглашения?
– Не начинай, – Эли слабо улыбнулась. – Ты хочешь увидеть, что будет? Да? Ты этого хочешь?
Эли произнесла с явным расчетом, что Оскар скажет «нет», поскольку тон ее вопроса предвещал нечто ужасное. Но Оскар сглотнул и ответил:
– Да. Хочу! Покажи мне!
– Ты же написал в записке, что...
– Да, написал. Ну и что? Может, я хочу посмотреть, что случится?
Эли сжала губы, немного подумала и сделала шаг вперед, переступив через порог. Оскар напрягся всем телом, ожидая, что сейчас будет синяя вспышка или дверь распахнется, пройдя сквозь тело Эли, и снова захлопнется – ну или что-то в этом роде. Но ничего не произошло. Эли зашла в прихожую, закрыла за собой дверь. Оскар пожал плечами:
– И это все?
– Не совсем.
Эли стояла так же, как и на лестничной клетке, – уронив руки и не отрывая глаз от Оскара. Он покачал головой:
– Ну и что? Это же...
Он умолк – из глаза Эли выкатилась слеза. Вернее, из обоих глаз. Только это были не обычные слезы, темного цвета... Кожа ее лица меняла цвет, став сначала розовой, потом красной, потом темно-красной, кулаки ее сжались, когда поры вдруг открылись и по всему лицу выступили капли крови. С шеей творилось то же самое.
Губы Эли сжались от боли, из уголка рта вытекла струйка крови, слившись с быстро растущими каплями на подбородке, которые стекали вниз по окровавленной шее.
Руки Оскара беспомощно повисли. Пластинка выпала из конверта, ударилась ребром об пол и упала на половик. Он взглянул на руки Эли.
Тыльная сторона ладоней была влажной от тонкого слоя все прибывающей крови.
Он снова взглянул Эли в глаза, но не узнал их. Казалось, они утонули в глазницах, залитых кровью, стекавшей вдоль переносицы к губам и заливавшей рот. Два тонких ручейка струились из уголков рта, бежали по шее и исчезали в вырезе рубашки, на которой тоже проступили темные пятна. Каждая пора ее тела кровоточила.
Задыхаясь, Оскар закричал:
– Входи, входи... ты можешь... ты можешь войти!
Эли расслабилась. Ее кулаки разжались. Гримаса боли исчезла. Какое-то мгновение Оскар надеялся, что кровь тоже исчезнет, как будто ее никогда и не было, – теперь, когда он пригласил ее войти.
Но он ошибался. Кровь перестала течь, но лицо и руки Эли по-прежнему оставались темно-красными, и за то время, что они стояли друг против друга, кровь начала сворачиваться, застывая черными пятнами и комками там, где ее скопилось больше всего. Оскар почувствовал слабый запах больницы.
Он поднял пластинку, вложил обратно в конверт и сказал, не глядя на Эли:
– Прости... Я не думал...
– Ничего. Это же я решила. Но мне, наверное, стоит принять душ. У тебя есть пакет?
– Пакет?
– Ну да. Для одежды.
Оскар кивнул, вошел в кухню и вытащил из-под раковины пакет с надписью «Супермаркет „ИКА" – ешь, пей и радуйся жизни!». Затем он вернулся в гостиную, положил пластинку на журнальный столик и остановился с шуршащим пакетом в руках.
А если бы я ничего не сказал? Позволил бы ей... истечь кровью?
Он смял пакет в шарик, затем разжал пальцы, и он выскочил из его ладони на пол. Оскар поднял его, подкинул в воздух, поймал. В ванной включился душ.
Значит, все правда. Значит, она... Он...
Направляясь к ванной, Оскар расправил пакет. «Ешь, пей и радуйся жизни». За закрытыми дверями раздавался плеск воды. Окошко защелки показывало белый – не заперто. Он осторожно постучал:
– Эли?..
– Да. Входи.
– Да нет, я только... пакет принес.
– Ничего не слышу! Войди!
– Нет.
– Оскар, я...
– Я его тут положу!
Он положил пакет у двери и убежал в гостиную. Вытащил пластинку из конверта, включил проигрыватель и поставил иглу на третью песню, свою любимую.
Довольно длинное вступление – и наконец из колонок раздался мягкий голос певца:
В волосах у нее маргаритки,
Легким шагом по полю идет,
И лицо освещает улыбка,
Ей уже девятнадцатый год.
Эли вошла в гостиную. Она обмотала полотенце вокруг пояса, а в руках держала пакет с одеждой. Лицо было чистым, а мокрые волосы липли к щекам и шее. Оскар сложил руки на груди, стоя у проигрывателя, и кивнул ей.
Что улыбки той стало причиной,
У калитки столкнувшися с ней,
Спросит парень у девушки милой.
«Тот, кого я люблю всех сильней».
– Оскар?
– Что? – Он сделал потише и мотнул головой в сторону пластинки: – Фигня, да?
Эли покачала головой.
– Нет, по-моему, здорово. Вот это мне нравится.
– Правда?
– Да. Слушай... – Эли собиралась было продолжить, но только обреченно добавила: – А, ладно! – и развязала полотенце.
Оно упало к ее ногам, и она осталась стоять обнаженной в нескольких шагах от Оскара. Эли широким жестом указала на свое тоненькое тело и произнесла:
– Вот, чтоб ты знал.
Выйдут вместе на берег песчаный,
Выводить будут знаки, слова
И друг другу шептать неустанно:
«Как же ждал я тебя... Как ждала... » [36]
Короткий инструментальный финал – и песня закончилась. Из динамиков доносилось тихое потрескивание, пока игла скользила в промежутке между песнями. Оскар смотрел на Эли.
Темные соски выглядели почти черными на ее бледной коже. Узкая, прямая грудная клетка без малейшего намека на выпуклости, только ребра четко вырисовывались под светом люстры. Ее тонкие руки и ноги казались неестественно длинными, словно ветви юного деревца, обтянутого человеческой кожей. Между ног у нее... ничего не было. Ни складок, ни пениса. Лишь гладкая кожа.
Оскар провел легонько по волосам и так и застыл с рукой на шее. Как он ни сдерживался, у него невольно вырвалось это дурацкое мамино словечко:
