– Что ты говоришь?!
– Поезжай туда. Хотя бы на несколько дней. Смотри новости, жди моего звонка.
– Постой, это ведь у меня паранойя, а не у тебя. Это я готова чуть что – бежать сломя голову. Но… как насчет школы? Как насчет моей работы? Учебы Зака? – Она сощурилась. – Почему ты не скажешь мне, что происходит?
– Потому что тогда ты не уедешь. Просто доверься мне. Уезжай и надейся, что нам удастся каким-то образом остановить эту заразу и все скоро закончится.
– Надейся? – переспросила Келли. – Вот теперь ты меня действительно пугаешь. А если вы не сможете это остановить? И… если что-то случится с тобой?
Он не мог стоять перед ней и выслушивать те самые сомнения, что терзали его:
– Келли… мне пора.
Он попытался уйти, но она схватила его за руку, заглянула в глаза, чтобы убедиться, что возражений не будет, потом обняла. То, что началось с символического объятия, переросло в нечто большее, она крепко прижалась к Эфу.
– Мне очень жаль, – прошептала Келли ему в ухо, а потом поцеловала в небритую щеку.
Окутанный ночью, Элдрич Палмер сидел на жестком деревянном стуле в патио, расположенном на крыше нижнего из двух прилегающих друг к другу домов, и ждал. Темноту разгонял лишь газовый фонарь в углу. Пол был вымощен квадратными керамическими плитками – старинными, давно выбеленными солнцем. Низкая ступенька вела к высокой кирпичной северной стене. Рифленая терракотовая черепица покрывала верх арки и навесы с обеих сторон широких дверей под арками, которые вели в дом. Позади Палмера у оштукатуренной белой бетонной стены стояла безголовая статуя женщины в развевающихся одеждах, ее плечи и руки потемнели от времени. Каменное основание увивал плющ. Хотя на севере и востоке виднелись здания повыше, патио оставалось укрытым от посторонних взглядов, насколько это возможно на крыше дома в центре Манхэттена.
Палмер сидел, прислушиваясь к звукам города, доносившимся снизу. Звукам этим предстояло смолкнуть в самом скором времени. Если бы те, кто находился внизу, представляли себе, что несет им эта ночь… Все радости жизни становятся лишь слаще на пороге смерти. Палмер это знал лучше многих. Больной с самого детства, он всю жизнь боролся со своим недугом. Иногда он просыпался утром в изумлении, потому что не ожидал увидеть еще один день. Большинство людей понятия не имели, каково это – мерить жизнь рассветами. Хорошее здоровье даровалось им при рождении и жизнь представлялась бесконечной чередой дней, незаметно переходящих один в другой. Они не чувствовали близости смерти. Не ощущали нависшей над ними тьмы.
И скоро Палмеру предстояло самому испытать именно это блаженство. Бесконечная череда дней растянулась бы уже перед ним. И действительно, чего волноваться, доживешь ли до завтра, имея в запасе вечность?
Ветерок зашелестел листвой декоративных деревьев и кустарников, растущих в патио. Палмер, сидевший лицом к высокой кирпичной стене и дверям в дом, услышал за спиной шуршание. Словно по полу прошлись краем плаща. Черного плаща.
«Я думал, ты не захочешь никаких встреч в первую неделю».
От этого голоса, такого знакомого и чудовищного, по согнутой спине Палмера пробежал холодок. Если бы Палмер сознательно не сел спиной к большей части внутреннего дворика (как из уважения к собеседнику, так и из чисто человеческого отвращения), он бы увидел, что губы Владыки не шевелятся. Голос его не звучал в ночи. Владыка говорил непосредственно с мозгом человека.
Палмер почувствовал его у себя за плечом, но по-прежнему смотрел на двери под аркой:
– Добро пожаловать в Нью-Йорк.
Слова эти он не произнес, а проскрипел. Потому что страх перед Владыкой сковывал голосовые связки.
Поскольку тот промолчал, Палмер попытался добавить себе уверенности:
– Должен сказать, не нравится мне этот Боливар. Не понимаю, по какой причине вы остановили на нем свой выбор.
«Кто он, значения для меня не имеет».
Палмер тут же понял, что Владыка прав. Боливар – рок-звезда, и что с того? Просто он, Палмер, думал как человек.
– Почему вы оставили четверых в сознании? Это создало много проблем.
«Ты сомневаешься в моем решении?»
Палмер шумно сглотнул слюну. Король жизни, он не подчинялся никому. А теперь вот приходилось примерять платье слуги.
– Один человек знает о вас, – быстро проговорил Палмер. – Ученый, выискивающий болезни. Здесь, в Нью-Йорке.
«Что мне один человек?»
– Он… его зовут Эфраим Гудвезер… специалист по эпидемиологическому контролю.
«Вы – зазнавшиеся маленькие мартышки. Эпидемия – для вашего вида, не для моего».
– У Гудвезера есть советник. Он многое знает о вашем виде. Не только легенды, но и некоторые биологические особенности. Полиция ищет его, но я думаю, что необходимо применить более решительные меры. Я уверен, только так можно добиться быстрой победы и избежать затяжной борьбы. Нам предстоит много сражений, как на человеческом фронте, так и на прочих…
«Я добьюсь своего».
В этом Палмер нисколько не сомневался:
– Да, разумеется.
Палмер хотел, чтобы старик достался ему. Хотел окончательно установить, кто он, прежде чем передавать сведения о нем Владыке. Вот и старался не думать о старике, зная, что в присутствии Владыки нужно защищать свои мысли…
«Я уже встречал этого старика. Когда он еще не был так стар».
Миллиардер похолодел, потерпев очередное поражение:
– Вы помните, мне понадобилось много времени, чтобы найти вас. Я объездил весь свет, шел окольными путями, постоянно заходил в тупик, встречал сопротивление множества людей. Гудвезер – один из них.
Палмер был бы рад сменить тему, но в голове стоял туман. В присутствии Владыки человек превращался в нефть, к которой подносили горящий фитиль.
«Я встречусь с этим Гудвезером. И разберусь с ним».
Палмер уже подготовил всю необходимую информацию по эпидемиологу из ЦКПЗ. Он достал из кармана сложенный лист, развернул, положил на столик:
– Всё здесь, Владыка. Ближайшие родственники, коллеги…
Шуршание – лист забрали. Периферийным зрением Палмер разглядел руку. Средний палец, кривой, с острым ногтем, превосходил остальные длиной и толщиной.
– Нам требуется всего лишь несколько дней, – добавил Палмер.
Шумная ссора разразилась в резиденции рок-звезды – двух соседствующих особняках, где еще не закончился ремонт. Палмеру пришлось пройти через них, чтобы попасть во внутренний дворик на крыше, где Владыка назначил ему встречу. Особую неприязнь вызвал у Палмера пентхаус, единственный законченный этаж, в частности большая спальня, кричаще обставленная, источающая похоть. Палмер никогда не был близок с женщиной. В юности – из-за болезни и под влиянием проповедей двух тетушек, которые воспитывали его. Став старше – по собственному выбору. Он исходил из того, что не должен пачкать страстью свою моральную чистоту.
