Я пишу тебе эти строки, отчаянно желая искупить вину. Надеюсь, ты меня простишь, – но еще более я надеюсь, что ты сохранишь случившееся в тайне, ибо никто на свете не должен заново призывать Призрак Гробницы.
То, что он предлагает, слишком большой соблазн для смертного. И… я поддался.
Виктор?
Призрак шепнул мое имя. Погладил по щеке.
Я никогда не делил ложе с мужчинами. Никогда и не хотел – но сейчас это не было похотью. Другое – сильнее, глубже. Чувство за пределами физических ощущений: здесь не было мужчин, женщин, кожи, губ, языка, пальцев, груди, чресел. Он не был ни мужчиной, ни женщиной – но родителем, любимым, женой, ребенком, мужем. Он был всем, что может произойти между двумя. Шепча обещания, он коснулся губами моего лба – в знак вечного обета. Его мягкие волосы ласкали мою кожу. Его прикосновение дурманило.
Чтобы угодить ему, я бы отдал тогда все… все. Я желал исполнить его просьбу – и чтобы он исполнил мою.
Я осязал плоть. Радость и боль – и податливую мягкость плоти. Не его. Нет. Твоей. Я касался твоего тела.
Не знаю как, он влился в тебя. Вошел в твое сонное существо и стал тобою. Он снова заговорил, но теперь его слова произносили твои губы, хотя ты продолжала спать:
Возьми меня, Виктор. Вот мое горло – сожми его. Я страстно этого желаю. Я жду, что ты меня освободишь. И твоя дочь ждет, когда ты освободишь меня, чтобы она могла вернуться.
Я приник к тебе, вошел в тебя. Мои пальцы, красные от твоей крови, сомкнулись на горле. Твой пульс слабел, лоно содрогалось. Я отчаянно любил тебя в тот момент.
Возьми меня.
Я не мог и вообразить, что так легко выцедить из кого-либо жизнь.
Я не буду страдать.
Он оставил твое тело и вошел в мое. Его пальцы были внутри моих, сдавливавших твою гортань. Я боролся, но терпел в этой борьбе поражение.
Сожми вот здесь. Она ничего не почувствует. Не будет страдать. Отпусти ее, Виктор. Дай ей то, чего она хочет. Отпусти ее – и едва ее душа отлетит от тела, в него вселится Леопольдина. Твоя дочь. Сожми здесь. И здесь.
Я видел тебя как будто издали. Не дремлющей – но и не мертвой; застрявшей на полпути. А затем ты захрипела, задыхаясь. Слабо. Как котенок. Но это не было знаком твоей капитуляции в схватке – ты сопротивлялась! Был ли это рефлекс умирающей плоти или осознанная борьба? Не знаю. Но это был хрип существа, отчаянно сражающегося за глоток воздуха. И этот тихий звук потряс меня до предела. Мое семя излилось в тебя резкими толчками. Ты не моя дочь! Она давно перестала дышать. Ты – дышишь! Ты живая! Ты можешь жить!
Я нашел силы разжать хватку на горле в ужасе и шоке от содеянного. И увидел то, чего не знал Призрак. Узнал в это самое мгновенье. В тебе была еще одна жизнь. Если б я забрал обе, твою и ребенка, дьявол забрал бы меня на веки вечные.
Не важно, вернется ли Дидин. Я утрачу свое «я», свой рассудок – самое душу. И, во имя всего святого, что хорошего в таком случае я дам дочери – да и всему человечеству?
Ты трус, – сказал Призрак.
Но его голос становился все тише, истаивал.
Фантин, ты дышала все ровнее. Румянец возвращался на твое лицо. Ты шевельнулась.
Да, трус, – проклинал меня Призрак.
– Ты хотел заполучить меня – и ничего больше? Добавить мое имя к списку несчастных, которые подпали под очарование твоих слов? Ты искушал меня. То, что ты сотворил со мной – почти сотворил, – чудовищно.
Призрак дважды произнес мое имя: первый раз как молитву, второй – как проклятие.
Виктор. Виктор.
А затем в пещере раздался третий голос. Твой.
– Виктор.
Оба голоса прозвучали одновременно.
Ты открыла глаза и посмотрела на меня. Я видел твой страх и боль. Они рвали мое сердце.
– Виктор… – Его голос умолк, и я слышал только твой. – Виктор, почему ты кричишь?
* * *
Виктор Гюго.
30 октября 1855 г.
Остров Джерси, Великобритания.
Для Фантин и нашего будущего ребенка.
Следуя подсказкам Евы, Эш обнаружил пещеру и начал спуск. Еще в туннеле он почуял сладкий запах дыма и осторожно пошел вперед. По мере приближения к святилищу голос Жас доносился все явственнее.
Эш замер на пороге главного зала и стоял, захваченный тем, что она читала. История разворачивалась перед ним во всей полноте. Завораживающая история.
Слушая ровный голос и вдыхая пропитанный дымом воздух, он почти погрузился в транс. Вдруг что-то вывело его из равновесия.
Чтобы не упасть, ему пришлось опереться о стену.
Слова Люцифера звучали так заманчиво! Какая потрясающая идея – заменить одну душу другой… Особенно душу того, кто не испытывает желания жить. Возможно ли это? Вышло ли у Виктора Гюго?
Эш слушал голос Жас и думал о Наоми. Вспоминал чудесную, всегда печальную жену брата. Как она ненавидела остров! Как мечтала вернуться в Лондон! Ей нужна была его помощь. Чтобы он помог ей отсюда выбраться.
Эш лютой ненавистью ненавидел брата, которому досталось такое сокровище, а тот не оценил. Не заботился. Причинял страдания. Тео не заслуживал ее. Ему нельзя было доверить такую особенную женщину, как Наоми. Он не справлялся.
И теперь ее нет. В этом виноват только один Тео. Всегда и во всем виноват он. Всегда.
Пока Жас читала, Тео поддерживал огонь. Пещеру постепенно наполнял густой сладковатый запах. Она, что, опять поддается дурману? Несколько раз ей казалось, что реальность начинает колыхаться; для того, чтобы не провалиться, приходилось трогать браслет на запястье, сплетенный из алой нити. Даже для того, чтобы перелистнуть страницу, требовалось усилие. И теперь она снова крутанула нить и попыталась сосредоточиться на том, что только что произнес Тео.
– Прости, что?
Он наклонился через ее плечо и разглядывал страницы; тело сотрясалось и слегка раскачивалось. Вспыхнул огонь, и в его свете глаза Тео ярко запылали. Видела ли она когда-нибудь лицо, настолько искаженное болью и желанием одновременно?
– Это… это возможно? То, о чем написал Гюго?
– Ты имеешь в виду, реален ли Призрак? Виктор Гюго полагал, что да.
– Смогла бы ты сопротивляться такому предложению, Жас? Если бы у тебя появился шанс вернуть любимого из мира мертвых?
Раскрытый дневник все еще лежал на ее коленях. Жас была в замешательстве. Она чувствовала… нет, видела, как в сумраке пещеры, в дальнем, не исследованном пока конце какие-то фигуры в безумном хороводе движутся вокруг костра. Она слышала приглушенные причитания. И плач женщины. И крик мужчины.
