– Уверены ли вы в том, что вы их действительно приведете к Нему? – спросил пастор. – Вспомните-ка то место из Книги Царств, в котором говорится: «Он породил хлеб из земли, дабы люди вкусили от него и познали Его…» Что произошло после того, как люди вкусили от этого хлеба? О чем повествует Библия? «Они познали Его и воздвигли Ему алтари, – сказано в ней, – и они принесли Ему в жертву пленных, числом до пяти тысяч. А царь Ахав принес Ему в жертву собственного сына»[75].
– Кого они познали? – продолжал допытываться пастор. – Кому они воздвигли алтари? Кому они принесли человеческие жертвы?
– Своему Богу.
– Вот именно, своему, но не нашему! – воскликнул пастор. – А их бог назывался Молохом. Молоху принес в жертву своего единственного сына царь Ахав, не забывайте этого!
Барон пожал плечами.
– Возможно, что Ахав приносил жертвы не Молоху, а Иегове, – заметил он. – Но ныне кровавый бог финикиян только лишь тень, воспоминание. Зачем же вы вызываете эту тень?
Пастор уже был в дверях. Услышав последние слова барона, он обернулся.
– Не я! – сказал он. – Не я, а вы вызываете тень Молоха. Только не отдаете себе в этом отчета.
Когда часы пробили шесть, мною овладело желание остаться одному, и я побыстрее спровадил обоих пациентов, сидевших в моей приемной. Женщина получила рыбий жир для своего ребенка, а мужчине, жаловавшемуся на невралгические боли, я дал успокоительных капель и велел прийти завтра. Он был немного туг на ухо и не сразу меня понял. Он жаловался, что ломота и режущие боли в руках не унимаются. «Это сидит глубоко во мне, – сказал он, – и происходит оттого, что кровь моя слишком густа». Он тут же сбросил с себя пиджак и стал стаскивать рубашку, требуя, чтобы я пустил ему кровь. Я растолковал ему, что сегодня уже слишком поздно и что ему следует прийти завтра утром. Я просто прокричал ему это в ухо, что эту ночь он, несомненно, проспит спокойно, если примет данные ему капли. Наконец-то он понял меня, оделся и, медленно и тяжко переваливаясь с ноги на ногу, спустился по лестнице. Мне показалось, что прошла целая вечность, пока до меня долетел стук захлопнувшейся за ним входной двери.
Оставшись наедине с самим собой в своей комнате, я спросил себя, почему я, собственно говоря, отослал его. С какой мучительной медлительностью будут тянуться часы, в продолжение которых мне предстоит дожидаться ее! Все мои скромные приготовления были уже закончены. Я купил у лавочника малиновых карамелек, которые внушали мне больше доверия, чем шоколадные конфеты. Затем я приобрел несколько яблок, плитку шоколада, коробку печенья, финики и бутылку ликера – больше ничего в лавке не было. Обе вазы на камине я заполнил свежими еловыми ветками, а потом отодвинул в угол потрепанный диван, чтобы на него не падал свет и окропил подушки на обоих креслах одеколоном. Это было все, что я мог сделать, и теперь мне оставалось только ждать.
Я взял газету и попытался читать, но скоро убедился в том, что ничто на свете не способно отвлечь моих мыслей от того главного, вокруг чего они беспрестанно вращаются. Результаты южно-африканских и аргентинских выборов, угроза войны на Дальнем Востоке, встречи дипломатов, парижские уголовные сенсации, парламентские отчеты – все это оставляло меня абсолютно равнодушным. Одни лишь объявления я пробежал с относительным интересом. Я часто размышлял о том, почему чтение газетных объявлений, этих мелких манифестов повседневности, так благотворно действует на мои возбужденные нервы. Может быть потому, что они открывают перед нами желания и потребности чужих, неведомых нам людей, и вследствие этого мы на короткое время забываем наши собственные потребности и желания.
Некое страховое общество искало агентов для округов Ютербог, Тельтов и Бельциг; владелец некой виллы желал купить за наличный расчет хорошие персидские ковры довоенного времени; предлагались места коммивояжеров по продаже сельскохозяйственных машин, фаянсовой посуды и пылесосов; стройная, изящная блондинка искала постоянную службу в качестве манекенщицы… Все эти объявления я прочел по несколько раз. На короткое время они избавили меня от овладевшего мною беспокойства, отвлекли от личных забот, заставив переживать желания и заботы совершенно посторонних мне людей как свои собственные. Когда после этого я вновь вернулся к самому себе, я почти радовался тому, что у меня, в сущности, было только одно желание – поскорее скоротать время. Настала половина седьмого, и момент прихода Бибиш приблизился на полчаса. Раздался стук в дверь, вошла моя хозяйка и принесла ужин.
Я ел быстро и рассеянно. Десять минут спустя я уже не мог припомнить, что именно мне было сервировано. Затем мною овладела тревога: а вдруг запах кушаний не улетучился из комнаты?! Я растворил оба окна и впустил в комнату свежий морозный воздух.
На дворе стоял туман, медленно подползавший к крышам домов. Свет фонаря, висевшего на подъезде постоялого двора, тускло и как-то потерянно мерцал сквозь белую пелену. Выглянув на улицу, я вдруг вспомнил, что мне необходимо навестить еще одного пациента. Жена проживавшего на окраине деревни дровосека вот-вот должна была разрешиться пятым ребенком. В обеденную пору она жаловалась на сильные боли в крестце и необычайную слабость. Следовало бы еще раз освидетельствовать ее. Я закрыл окна и подбросил в камин пару поленьев. Затем взял пальто, шляпу и вышел из дому.
Мой визит оказался совершенно излишним. Положение жены дровосека оставалось без изменений, и лишь боли в крестце немного улеглись. До наступления родовых схваток могло пройти еще несколько дней. Женщина стояла на кухне и готовила ужин. Мне ударил в нос кисловатый дух дойного ведра, смешанный с запахом печеного картофеля и пригоревшего свиного сала. Я побеседовал несколько минут с женщиной и ее мужем, как раз вернувшимся с работы. То были бедные люди, каких немало в этой деревне. Их единственную корову описали за неплатеж налогов. В двух полутемных и сырых комнатах помещалась семья из восьми человек, причем на всех восьмерых имелось только четыре кровати. Разбитые стекла в окнах и дверные щели были заткнуты пустыми мешками. Дети один за другим заходили на кухню и бросали жадные взгляды на готовившийся ужин. «Старшей девочке, – сказала мне жена дровосека, – нужно купить новые ботинки, да нет денег».
Моя тетка никогда не проявляла склонности к благотворительности. «Каждый должен заботиться о себе сам, – говаривала она бывало. – Мне тоже никто не поможет». В таком духе она и меня воспитала. Но в этот вечер я испытывал потребность оказать помощь, сделать какое-нибудь доброе дело, рассеять чью-либо заботу. Я тайком достал из кармана пять монет по две марки и незаметно положил их на край стола. Сделал я это скорее всего лишь потому, что дрожал за свое собственное счастье – счастье наступающего вечера – и хотел подкупить завистливых богов. Эти бедняки, очевидно, нашли оставленные мною деньги сразу же после моего ухода, потому что я слышал, как выбежавший на порог дровосек стал звать меня. Но, хотя я не отошел еще и десяти шагов от его дома, разглядеть меня ему не удалось из-за сильного тумана.
