Уилл не собирался меня пугать. Он всего лишь хотел отыскать свою жену.
— Я понимаю, что от этого просто руки опускаются, — сказала я, — но это лучший из возможных способов выяснить то, что нам пока неизвестно.
— Мы обошли весь дом, — огрызнулся он. — А самое большее, что мы имеем, — это сосед двумя этажами выше, который слышал удар.
— Что говорит нам о том, что никакой крупной драки там не было, — сказала я, — иначе это бы наверняка услышали. Драка, Уилл, — это всегда очень громко, даже когда дерется только один человек. В таких домах, как этот, всем известно, когда сосед бьет жену.
— Но должен же был хоть кто-то услышать ее крик.
— Возможно, этот крик был не настолько громким, как вы думаете. Он ведь раздался вам прямо в ухо. И это вышибло вас из равновесия. Если все закончилось достаточно быстро, не исключено, что никто даже и не проснулся.
Я посмотрела из окна вестибюля на такой же многоквартирный дом напротив, через парковку. Уилл в его нынешнем состоянии был мне полностью бесполезен.
— Я намерена проверить дом напротив — может быть, прошлой ночью там кто-то что-то видел или слышал. А вы позвоните Энди и Марси. Если сумеете дозвониться, пусть едут сюда. Потом проверьте вызовы на своем телефоне, на мобильнике Джорджии, зайдите в ее электронную почту. Посмотрите, не вступал ли с ней в контакт кто-нибудь подозрительный.
Он поморщился, но кивнул:
— О'кей.
— Держите себя в руках, Уилл. Сохраняйте спокойствие, — посоветовала я. — Сохраняя выдержку, ты способен как следует все обдумать, а это лучший способ найти Джорджию и помочь ей.
Он сделал глубокий вдох и снова кивнул.
— Послушайте, сержант… В том доме один мужик… Может, вам лучше не ходить туда в одиночку.
Я ласково улыбнулась ему.
Уилл поднял руки вверх, как будто я нацелила на него пушку.
— Был не прав. Извините.
Квартиры с окнами на парковку вообще и на квартиру Борденов в частности имелись в трех домах. Задержавшись на секунду-другую посреди парковки, я обвела взглядом окна, а потом начала с того дома, что слева.
Через час с лишним я не узнала ничего нового, зато уяснила главную свою проблему: я не Гарри Дрезден.
Дрезден огляделся бы с отсутствующим видом по сторонам, побродил бы туда-сюда, натыкаясь на предметы и не особо заботясь о профессиональной технике безопасности даже на месте преступления. Задал бы пару вопросов, на первый взгляд совершенно бессмысленных, отпустил бы пару шуточек — по его мнению, весьма остроумных и вычурно оскорбил бы всякого, кто попытался бы на него надавить. А потом он проделал бы нечто, в чем не наблюдалось никакого, к черту, смысла, и извлек результат прямо из воздуха, словно фокусник, вытаскивающий из шляпы кролика.
Будь здесь Гарри, он бы, может, вытянул пару волосков из расчески Джорджии, проделал с ними нечто с виду совершенно дурацкое и последовал за ней через весь город, штат или даже на другой конец Вселенной — он такой. И затем рассказал бы мне о том, что случилось с Джорджией, куда больше, чем мне удалось выяснить, а может, даже определил бы — в общих чертах или вполне конкретно — личность преступника. И если бы, когда мы отправились за плохим парнем, дело дошло до горячего, он был бы там, швыряясь во все стороны огнем и молниями, словно это его собственные игрушки, созданные исключительно для его развлечения.
Наблюдать за действиями Дрездена всегда бывало либо чуть-чуть забавно, либо абсолютно жутко — одно из двух. На месте преступления его поведение наводило меня на мысли о детях-аутистах. Он ни с кем никогда не встречался взглядом — разве что на мгновение. Передвигался с преувеличенной осторожностью, свойственной тому, кто на пару размеров крупнее нормальных людей, руки держал ближе к телу. Говорил слегка приглушенно, словно извиняясь за свой звучный баритон.
Но стоило чему-нибудь привлечь его внимание, как он менялся. В его умных темных глазах появлялся блеск, а взгляд делался столь пристальным и напряженным, что мог бы вызвать пожар. А в тех ситуациях, когда расследование сменялось отчаянной схваткой, точно так же менялось и все его существо. Он словно бы делался больше, агрессивнее и увереннее, и голос его нарастал подобно трубному гласу, который запросто можно было бы расслышать на другом конце футбольного поля.
Безумный гений, пока! Привет, ужасающая икона.
Немногие из «ванилек», как он называл нормальных людей, видели Дрездена в его стихии, во всей полноте его могущества. Будь иначе, большинство из нас воспринимали бы его всерьез — но я решила, что для него в любом случае было хорошо, что все его способности остались непризнанными. Сила Дрездена перепугала бы большинство народа до чертиков — почти так же, как она пугала меня.
Но это был не тот ужас, от которого хочется, вопя, убежать прочь. Этот страх подступает незаметно. Страх Скуби-Ду. Нет. Когда вы видели Дрездена в действии, вас охватывал страх, что вы только что скатились по эволюционной лестнице вниз, что вы наблюдаете нечто гораздо более могущественное и бесконечно более опасное, чем вы сами, и что ваш единственный шанс выжить — убить это нечто, убить немедленно, пока оно не сокрушило вас той громадной силой, которую вам никогда не постичь.
Я достигла с ним соглашения. Но не всякому бы это удалось.
По сути… это и могло стать той причиной, по которой кто-то в него выстрелил. Пуля, которая бьет издалека и пробивает насквозь человеческое тело, а потом корпус катера, дважды, оставляя за собой серию аккуратных отверстий, почти наверняка выпущена из очень мощной винтовки. Профессиональный снайпер, стреляющий с большого расстояния, был одним из тех вариантов, которые Дрезден рассматривал как реальный шанс убрать его чисто. Он мог быть чародеем, наделенным великой силой и знаниями (что в данном случае синонимы), но бессмертным он не был.
Быстрый, жесткий, дьявольски изворотливый — да. Неприкосновенный — нет.
Не во всех смыслах. Мне ли не знать, ведь я к нему прикасалась — даже если мне не довелось прикасаться к нему везде или слишком часто…
И не доведется уже.
Проклятие.
Я усилием воли прогнала все мысли о Гарри, пока снова не разревелась. Если ты пяти футов ростом, производить впечатление сильной и без того нелегко, а уж тем более — с заплаканными красными глазами и хлюпающим носом.
Нет больше Дрездена. Нет больше его дурацких шуточек и старомодного чувства юмора. И его способностей узнавать неведомое, бороться с непобедимым и находить то, что найти нельзя, — тоже больше нет.
А мы, те, что остались, просто должны продолжать делать все, на что мы способны, без него.
