Нет больше Дрездена. Нет больше его дурацких шуточек и старомодного чувства юмора. И его способностей узнавать неведомое, бороться с непобедимым и находить то, что найти нельзя, — тоже больше нет.
А мы, те, что остались, просто должны продолжать делать все, на что мы способны, без него.
Я стучалась в двери и говорила со множеством людей, большинство из них были дети школьного возраста, учившиеся в местном колледже. О Джорджии я не раздобыла вообще никаких сведений, зато получила информацию о неких наркоторговцах, тусовавшихся на парковке. Я передала ее соответствующим людям из полиции, где она станет очередной декорацией в бесконечной войне с наркотиками и вряд ли будет иметь какое-то значение. Зато эта информация действительно подтверждала то, что я пыталась донести до Уилла: соседи видят все. Возможно, я просто еще не поговорила с нужным соседом.
Оказавшись в доме номер три, я почувствовала странную атмосферу сразу, как только зашла в подъезд. По сравнению с остальными домами здесь все было каким-то запущенным. На стенах свежие граффити. На многих дверях — двойные замки. Ковер — старый и весь в пятнах. В окне вместо выбитого стекла — лист фанеры. Все это место прямо-таки вопило о том, что здесь таятся всякие неприятности, упорно противодействующие тому, чтобы вестибюль и коридоры содержались в порядке, а может, и вынуждающие жильцов вновь и вновь сталкиваться с проблемами и разрушениями.
Никакой музыки я не слышала.
Довольно необычно для таких домов, как этот, населенный по большей части студентами. Детишки любят свою музыку, не важно, какая она — отупляющая или разрывающая барабанные перепонки, и вы почти всегда можете услышать где-то поблизости хотя бы ритмичные басы ударных.
И все-таки — здесь ее не было.
Я насторожилась, попытавшись вырастить дополнительную пару глаз на затылке, и начала стучаться в двери.
— Нет, — солгала маленькая, хрупкая на вид женщина с третьего этажа, которая сказала, что ее зовут Мария. Она открыла дверь ровно на длину цепочки. — Я ничего не слышала и не видела.
Я попыталась сделать свою улыбку еще более ободряющей.
— Мэм, обычно это работает так: сначала я задаю вам вопрос, и только потом вы мне говорите неправду. Когда мне дают лживый ответ еще до того, как у меня возник шанс задать вопрос, это оскорбляет мое чувство справедливости.
Она широко раскрыла глаза и мелко затрясла головой — нервно и судорожно.
— Н-нет. Я не лгу. Я ничего не знаю.
Мария попыталась закрыть дверь, но я еще раньше вставила в щель ботинок.
— Вы лжете, — тихонько сказала я. — Вы боитесь. Я вас понимаю. Я слышала такие же заявления почти от всех в этом доме.
Она отвела от меня взгляд, словно пытаясь отыскать пути к бегству.
— Я в-вызову полицию.
— А я и есть полиция, — сообщила я. Формально это была правда. Меня еще не уволили.
— О Боже. — Она все сильнее трясла головой, с каким-то отчаянием. — Я не хочу, чтобы… Нельзя, чтобы видели, как я с вами говорю. Уходите.
Я подняла брови:
— Мэм, пожалуйста. Если вы в беде…
Я даже не была уверена, что она меня слышит. Таких женщин, как она, я навидалась достаточно и хорошо знала этот взгляд. Кто-то ее запугал — муж, вероятно, или любовник, или целая череда мужей и любовников, а до того, может, еще и отец. Она жила в страхе, причем уже долгое время. Страх поселился в ней основательно, и единственным способом выживания для нее стала капитуляция.
Мария была паршивой овцой. Она с рыданиями покачала головой и рванулась захлопнуть дверь. Я уже собиралась вытащить ногу и уйти. Невозможно силой вынудить человека принять помощь.
— Какие-то проблемы? — раздался осипший от пьянства голос.
Я обернулась к покрытому шерстью мамонту с лицом мужчины. Он был гораздо выше шести футов и весил, вероятно, раза в три больше меня, хотя мускулов в этой массе было не так много. Поверх белой майки, из которой выпирало брюхо, на нем была рубашка на пуговицах с вышитым на груди именем «РЭЙ».
Мамонт смотрел то на меня, то на дверь квартиры и хмурился.
— Мэри, у тебя возникли какие-то проблемы?
Мария замерла неподвижно, словно кролик, почуявший близость хищника.
— Нет, Рэй, — прошептала она. — Ничего такого.
— А я чертовски уверен, что на «ничего» это не похоже. — Рэй скрестил руки на груди. — Я пытаюсь заставить город решить проблемы с уличными фонарями и с блоком предохранителей, а ты такой шум устроила, что весь мой разговор в нижнем вестибюле пошел на хрен.
— Прости меня, Рэй, — прошептала Мария.
В глазах Рэя замерцали опасные огоньки.
— Черт подери, я всем вам даю отсрочку арендной платы, и что я за это имею?
— Это была случайность, — выдавила Мария придушенным голосом. — Больше такого не повторится.
— Позже поговорим, — бросил он.
Мария вздрогнула, как будто эти слова окатили ее грязью.
Рука у меня сама сжалась в кулак.
Ах так, черт возьми!
Я уже встречала типов, подобных Рэю, — хулиганов, не способных вырасти из песочницы, людей, которым нравится иметь власть над другими и держать их в покорности с помощью страха. Он был крупным и думал, что это делает его сильнее всех остальных. У этого навозного червяка, наверное, уже имелись задержания, и скорее всего он отсидел уже какой-то срок не иначе как за что-то весьма мелкое и подлое. Таких парней, как Рэй, тюрьма порой только убеждает в том, какие они крутые задиры, служит подтверждением и ратификацией их статуса хищника.
Рэй отвел взгляд от Марии и посмотрел на меня с тем же мерзким огоньком в глазах.
— Что, весь из себя крутой? — поинтересовалась я.
Он хмыкнул по-марсиански. «Отвянь и сгинь».
Марсианский — очень выразительный язык.
— А тебе какое дело? — спросил он.
— А я, типа, любопытная, — сообщила я.
— Отвянь и сгинь, — сказал Рэй, на сей раз по-английски. — Вали отсюда. — Он посмотрел мимо меня на Марию. — Закрой эту чертову дверь.
— Я… я п-пытаюсь, — прошептала Мария. Моя нога в тяжелом, кованном сталью ботинке по-прежнему находилась между дверью и рамой.
В глазах Рэя полыхнула тупая ярость, и направлена она была на Марию. Это заставило меня принять решение. Рэй явно был криминальным типом, из тех, кто отыгрывается за свои неудачи на всех, кто якобы виноват, испытывая при этом эдакое извращенное удовольствие. Он собирался было отыграться на мне, а когда обнаружил, что номер не пройдет, обратил свою злобу на Марию. Что, так или иначе, обязывало меня ее защищать.
И я не собиралась этим наслаждаться, ну нисколечко. Честное слово.
